Как обуздать еврейство. Все тайны сталинского закулисья

Раззаков Федор Ибатович

Боюсь, что это может перейти в самодовольство, хотя для этого нет оснований, так как тут замешана прежде всего сама роль, которую мои зрители не отделяют от моего исполнения, а во-вторых, трико и испанские сапоги, в-третьих, то, что я неплохо прыгаю, дерусь на рапирах. По роли мне приходится много драться, прыгать, лазить…»

Именно в театре Чирков встретил и свою первую любовь — актрису Елизавету Уварову. Они стали жить вместе в гражданском браке. Именно от этой женщины наш герой перенял безумную страсть к книгам. Вскоре все ленинградские букинисты знали Чиркова, который, не жалея денег, приобретал редкие книги.

В 1928

году в жизнь Чиркова впервые вошло кино. Режиссёр Г. Кроль пригласил его на маленькую роль в своём фильме «Родной брат». Снимался наш герой с удовольствием, однако, когда впервые увидел себя на экране, чуть не умер со стыда. Таким невзрачным и неуклюжим он себе показался. Не досмотрев картину до конца, он пулей выскочил из кинозала, решив никогда больше в кино не сниматься.

Но в том же году он вновь вышел на съёмочную площадку и сыграл небольшую роль в картине «Луна слева». Осенью 1930 года он снялся ещё в одном фильме — «Одна» (режиссёры Г. Козинцев и А. Трауберг), правда, зрители актёра почти не видели (он стоял в телефонной будке) и только слышали его голос. Однако встреча с этими режиссёрами станет в судьбе Чиркова эпохальной.

В сентябре 1929 года ТЮЗ посетил Николай Бухарин. По этому поводу Чирков оставил в своём дневнике такую запись: «Вчера в ТЮЗе был Бухарин. В фойе сидел за столом. Помню только, что он был в кожаной куртке. Рыженький, как будто плохо побрит. Неприятный. Нервничал про себя. Видно было, что ему это общение с нами — ни к чему…»

В мае следующего года Чирков переходит на Фабрику эксцентрического актёра (ФЭКС), возглавляемую Г. Козинцевым и Л. Траубергом. В июне 1931 года оба режиссёра приглашают Чиркова на одну из центральных ролей в своём новом фильме «Путешествие в СССР» (главные роли в нём исполняли Эраст Гарин и Мария Бабанова). Съёмки проходят в Мариуполе, однако картина на экраны так и не вышла. В планах у режиссёров постановка фильма «Юность большевика», в котором Чиркову уже гарантирована одна из главных ролей.

Однако, пока пишется сценарий, актёр мается без работы. Порой он жалеет, что ушёл из ТЮЗа. Но вот наконец начались репетиции «Большой жизни» по пьесе Арбузова, где Чиркову досталась роль Сергея Раздумова. Именно в этой роли в январе 1932 года нашего героя увидел В. Мейерхольд и тут же предложил ему переехать в Москву и поступить в его театр (ГОСТИМ). Чирков согласился. В сентябре он уже получил удостоверение за номером 040 о том, что он актёр ГОСТИМа. Однако удачным этот переезд назвать было нельзя. Вот что писал Б. Чирков об этом периоде: «Декабрь. Четыре месяца разговоров, интересных, иногда очень интересных, почти гениальных, но разговоров. С очень интересными людьми. Но разговоры, разговоры, а дела-то нет… Может быть, завтра, может, послезавтра…»

Тем временем в январе 1934 года на имя нашего героя из Ленинграда приходят сразу две телеграммы: от Козинцева и Трауберга о том, что он будет сниматься в их фильме «Юность большевика», от братьев Васильевых — что он утверждён на одну из ролей в фильме «Чапаев». Возвращение в Ленинград было счастливым.

Сначала Чирков отснялся в небольшом, но очень удачном эпизоде у братьев Васильевых. Он сыграл старика крестьянина, который жаловался Чапаеву: «Белые пришли — грабют, красные пришли — тоже грабют, куда бедному крестьянину податься?» После этого он пришёл на съёмочную площадку, где снимался фильм «Юность большевика» (в прокате картина будет носить название «Юность Максима»). Главную роль в фильме — эксцентричного и рассеянного молодого интеллигента — должен был исполнять Эраст Гарин, Чиркову досталась роль одного из его закадычных друзей — Дёмы. Однако по ходу съёмок режиссёры внезапно решили отказаться от Гарина и доверили главную роль Чиркову.

Когда тот узнал об этом, сразу запротестовал: «Да какой из меня большевик, рабочий-вожак, оратор? С моим-то ростом, говором?» Однако режиссёры сумели настоять на своём и чуть ли не в приказном порядке заставили молодого актёра играть главную роль. Поначалу он играл неохотно, вяло, но затем внезапно разошёлся. Г. Козинцев позднее вспоминал:

«Максим всё наглел. Ему уже не было удержу… На каждой репетиции он не только забирал себе все лучшие реплики, но и теснил других героев: отходите-ка, братцы, назад, на второй план…

Хотелось наградить Максима и пением Чиркова. Но песни, которые знал Борис Петрович, Максим петь не мог: он был питерский, пролетарий чистых кровей — ничего дёревенского в нём не было. И печальная протяжённость, стон крестьянской песни не могли слышаться в пригороде.

Ежедневно ассистенты приводили из пивных города гармонистов, разыскивали дряхлых эстрадников. Сколько таких певцов я тогда прослушал! Сегодня комик с распухшим от наклеек носом вспоминал куплеты, которые он не исполнял уже полвека, ревматическими ногами он выбивал на припев чечётку, щеголял древними фортелями. Завтра слепой старик раздувал мехи баяна, пел хриплым, пропитым голосом. На Литейном шла охота: букинисты разыскивали песенники, лубочные картинки с романсами…

Было прослушано немало занятного, в своём роде интересного, но того, что хотелось, не удалось ещё услышать… И вот однажды, когда уже и вера в саму необходимость песни проходила, подвыпивший гармонист заиграл вальс, затянул сиплым голосом: „Крутится, вертится шар голубой…“ Ни секунды сомнения не было. Это была она, любовь мгновенная, с первого взгляда, вернее слуха…»

По другой версии, эту песню, ставшую затем знаменитой, случайно запел на съёмках сам Чирков. Её он слышал ещё в детстве от своего отца. Режиссёрам она так понравилась, что они сделали её центральной в картине.

Осенью 1934 года работа над фильмом «Юность Максима» была завершена. Однако выпускать картину на экран высокие начальники не захотели. Л. Трауберг вспоминал:

«Помню первый просмотр „Юности“ на „Ленфильме“. На нём как-то не слишком приняли фильм. Даже огорчились неудаче (только один человек, скромный заведующий рекламой, разразился взволнованной речью, почти приравнивая фильм к „Чапаеву“). После вялого выступления кого-то из режиссёров мы с Козинцевым, усталые, во всём со всеми согласные, твёрдо решили про себя: „Никакого продолжения не будет. Хватит одной серии, прошла бы как-нибудь“.

Во время приёмки фильма в Госкино почти все руководители восстали против фильма: фальшь, балаган, герой — не большевик-рабочий, а некий люмпен-пролетариат.

Фильм просматривали через месяц после выхода „Чапаева“. Нам непрерывно заявляли: „"Чапаев" — это картина! А у вас что?“ Казалось, фильму грозила судьба похуже, чем судьба „Нового Вавилона“ (фильм тех же режиссёров 1929 года. — Ф.Р.). И тут случилось нечто, в чём я до сих пор разобраться по-настоящему не могу…