Как рассказывают историю детям в разных странах мира
Шрифт:
«Журнал начального образования» писал: «Конечно, в лицее Кондорсе, где преподает Талама, есть дети из религиозных, клерикальных, неистово фанатичных семей, настроенные против учителя; ученик? 8, главный свидетель обвинения, заявил, что преподаватель говорил: «Я не верю в вашего Бога, а еще меньше в его служителей», – однако тот же самый ученик за несколько дней до того утверждал: «Преподаватель сказал, что как историк он не должен верить в Бога (…)»
Г-н Шомье, директор, бросил Талама упрек, что «тому не хватило такта и чувства меры». Учителя и преподаватели пришли в волнение. По этому вопросу в муниципальном совете Парижа выступил Шассень-Гийон: «Демонстрация преподавателей в поддержку Талама на самом деле направлена против Жанны д'Арк, потому что она является воплощением патриотизма (…) Настало время вмешаться и вернуть этих зарвавшихся чиновников к здоровому взгляду на вещи (…) Завтра они скажут, что знамя – это всего лишь тряпка, казарма – гнусность, а родина – это утопия».
Ги Файе, социалист и антиклерикал, также осудил Талама. «Он посягнул на славу Отечества, что преступно. Что делать, если находятся люди, которые придираются и высмеивают божественную
Г-н Талама получил выговор, и отныне «ни один учитель, не был защищен и уверен в завтрашнем дне. Все мы отданы на милость первого попавшегося неуча, которому вздумается пожаловаться, первого доносчика, будь он туп или умен». Ведь подобное «дело» может возникнуть по поводу любого персонажа, вокруг которого спорят верующие и неверующие, будь то Хлодвиг, христианская героиня Бландина или Фенелон… Она может возникнуть по поводу христианских героев, которых не признают в светском мире, и по поводу светских, которых не признают христиане. Такое «дело» может возникнуть между протестантами и католиками, реформаторами и традиционалистами, революционерами и контрреволюционерами, милитаристами и пацифистами, социалистами и республиканцами и т. д., не говоря уже о фашистах, о коммунистах в XX в., о новых распрях между коллаборационизмом, Петеном и движением Сопротивления, а затем о расколе по поводу алжирской войны.
Пример Жанны д'Арк позволяет нам приблизиться к современности, поскольку в тридцатые годы Жанна сеяла раздоры между французами, а при правительстве Виши была поднята, как знамя, Петеном, но также и Сопротивлением…(I.5).
Если так обстоит дело с Жанной, то что говорить о более животрепещущих, более близких примерах, прежде всего о Реформации вместе со всеми порожденными ею конфликтами, великолепно проанализированными в коллективном труде под руководством Ф. Жутара (I.8), или же о Французской революции, обо всех различиях в ее толковании и в отношении к ней (I.9), не говоря уже о реакции, которую вызывает любое упоминание проблем колониальной экспансии, Виши и т. д.
Было бы иллюзией, однако, думать, что более отдаленное прошлое не может породить споров и конфликтов. Например, вопрос о происхождении французов: за XVIII-XIX вв. концепция, согласно которой благородные франки воплощали в себе свободу германских лесов, противопоставляя ее деспотической христианской монархии, сменилась теорией, по которой носителями демократических свобод были галлы [52] .
В наше время появился новый «фронт» противостояния. Политика чрезмерной централизации, постоянное предоставление преимуществ одним регионам в ущерб другим породили реакцию в провинциальном сознании, и это привело к оформлению контристории. Суть ее состоит в неприятии имеющей якобинское происхождение идеи, согласно которой прогресс, воспринимаемый как смысл истории, отождествляется с ростом могущества государства. Начался процесс анализа замалчиваний и пропусков в истории, считавшейся объективной. Так, «брачный союз» с Бретанью оказался насильственным, Корсику пришлось усмирять после того, как она была «куплена». Замалчивалось и то, каким образом Тулузское графство было присоединено к королевскому домену, как свободная Каталония в 1793 г. была ограничена ее запиренейской частью… Такова была якобинская политика, повторение которой обнаруживается в политике Советской России на ее окраинах. Здесь это называлось наступлением социализма.
52
»…Носителями демократических свобод были галлы». Так называемый германо-романский вопрос, о котором здесь идет речь, является одним из главных теоретических вопросов французской историографии XVIII – первой половины XIX в. Стремясь оправдать привилегии дворянства, дворянские историки XVIII в., в первую очередь Буленвилье, выдвинули теорию, согласно которой дворяне Франции – это потомки народа-завоевателя, франков, а вся остальная нация – потомки побежденных галло-римлян. Буленвилье оправдывал таким образом и борьбу аристократии за ограничение абсолютизма, т. е. за сохранение ее исконных «свобод». В начале XIX в. эту идею подхватил крупный историк дворянского направления Ф. – Д. Монлозье. В противовес дворянскому германизму вначале была выдвинута теория о том, что завоевания не было, а франки были союзниками и друзьями галло-римлян (аббат Дюбо, 1734 г.).
В XIX в. выдающийся французский историк Огюстен Тьерри (1795–1856) предложил совершенно новую трактовку германской теории. Приняв мысль о том, что война дворянства с третьим сословием являлась борьбой двух народов – завоевателя и побежденного, Тьерри развил ее, доказывая, что «коммунальная революция» во Франции, т. е. борьба населения средневековых городов за освобождение от власти сеньоров, была продолжением борьбы потомков галло-римлян с потомками франков. И история демократических учреждений возводилась таким образом к галло-римлянам.
Так, понемногу вырисовываются разные видения истории, более или менее отличные от традиционного, того, что дается в школе. И в них во всех воплощается память французов, объединившихся вокруг Пантеона героев «школьной» истории – так прекрасно проанализированного Амальви (I.5), – или, наоборот, разъединенных этими героями.
Все это не означало воцарения хаоса. Но огромное разнообразие взглядов, демократический подход к отображению жизни сами по себе как бы отрицали свойственный науке объективный подход. И в то же время это разнообразие показалось опасным государству, и оно положило ему конец. Профессора истории горячо спорили как с левыми, так и с правыми, стремясь будто бы установить «историческую истину», соответствующую «фактам». Но сам выбор этих фактов, разве он не был продиктован идеологией? Понятно, что именно во Франции победила школа «Анналов» [53] , ратующая за «клинический» анализ исторического прошлого.
53
»…во Франции победила школа «Анналов». Школа «Анналов» – историографическое направление, сложившееся вокруг журнала «Анналы экономической и социальной истории» (в настоящее время – «Анналы. Экономика. Общества. Цивилизации»), основанного в 1929 г. выдающимися французскими историками Марком Блоком и Люсьеном Февром.
Плодотворность и жизненность подходов основателей «Анналов» доказаны 60-летним существованием журнала. Несмотря на смену поколений в его руководстве (после М. Блока и Л. Февра – Ф. Бродель, а затем третье поколение – Ж. – Ле Гофф, Э. Леруа Ладюри, М. Ферро и др.), а вместе с тем и некоторую смену позиций, «Анналы» неизменно находятся в центре внимания всей гуманитарной науки Запада и во многом сохраняют лидирующие позиции.
В настоящее время школа «Анналов» – это мощное интеллектуальное движение, объединяющее ученых не только Франции, но и США, Англии, Германии, Австрии, Италии, Польши и других стран. Следует отметить, что Марк Ферро является одним из нынешних руководителей «Анналов» и одним из ярких представителей школы.
Для ученых, близких «Анналам», характерны широкие междисциплинарные подходы, использование методов психологии, лингвистики, семиотики, интерес к ментальным процессам в обществе, т. е. к массовым восприятиям и поведению, коллективной психологии, демографии, к исторической антропологии.
Современные «анналисты» по-новому рассматривают историческое событие, факт, биографию исторического деятеля, видя в них призму, сквозь которую можно рассмотреть и воссоздать более полную картину жизни людей прошлого.
В рамках школы ведется острая полемика о принципиальной возможности, границах и перспективах исторического синтеза и о месте истории в современном комплексе гуманитарных наук. Эта полемика косвенно отразилась на страницах книги М. Ферро.
В СССР школа «Анналов» давно привлекала внимание специалистов, прежде всего медиевистов. В 1989 г. в связи с 60-летием журнала «Анналы» в Москве прошла международная конференция «Школа «Анналов» вчера и сегодня», вызвавшая большой интерес историков.
Традиционная история по образцу Лависса была уязвима. Африканцам она рассказывала о «наших предках галлах», а юным французам в 1958 г., представляя вторую мировую войну, забывала рассказать о коллаборационизме, о Виши, о Петене…
Во Франции говорят, что государственная власть не любит истории с ее вопросами и сомнениями; если это правая власть, она не любит также и философии. История цивилизаций была введена в программы как обновленная история; это объясняли необходимостью соответствовать современному уровню развития гуманитарных наук. Но то, что у ученых было прогрессом по сравнению с историей событийной, в системе передачи и приобретения знаний, да еще в руках министерских чиновников стало шагом к разрушению исторических представлений.
Вместо того чтобы изучать периоды, стали изучать темы. Предлогом служило то, что прежде история не формировала умы, а скорее забивала головы ненужными деталями, датами. А тут еще сказался прогресс наук о человеке, деидеологизация истории, стремление придать ей характер «истинной» науки. Однако в школьных программах внешний прогресс достигался в ущерб приобретению исторических знаний, т. е. в ущерб памяти нации, ее самосознанию.
Но ведь и это самосознание – объект истории, даже если в основе его спорные и оспариваемые факты, как показал пример Жанны д'Арк. Об этом, однако, нет и речи: программы и так перегружены. Впрочем, если дело касается того, чтобы пожертвовать «второстепенной» историей, власти всегда поступают решительно. И вот история уже не преподается в младших классах; в них действует программа так называемой пробуждающей деятельности, в которой история – лишь факультативный предмет.
Одновременно с этим преподаванию истории бросили вызов средства массовой информации, прежде всего телевидение. Домашний экран представлял за редким исключением, так сказать, «стерилизованную», беспроблемную историю, далекую от анализа истоков настоящего. Это история грез, своего рода экзотика, необходимая для расслабления по вечерам уставших граждан. Телевидение неизмеримо привлекательнее преподавателя в классе, и оно стало оказывать свое воздействие на познание истории, стало как бы конкурирующей «параллельной школой». Однако преподаватели поначалу не придали этому значения. Они заняли по отношению к телевидению высокомерную и снисходительную позицию, как когда-то их предшественники по отношению к кино. Тем не менее им волей-неволей пришлось отказаться от позиции наблюдателей и превратиться в посредников. В скором времени они оказались вынужденными вместо собственного урока комментировать чужой, таким образом беря на себя роль как бы вспомогательного учителя для своих учеников.
К этому добавлялись удары со стороны издателей. Почувствовав кризис образования, ярко проявившийся в мае 1968 г., они приступили к работе над книгами, в которых на смену историческому повествованию, якобы вышедшему из моды, дискредитированному, нежизненному, пришли документы и статистика и снова тематический подход. Вместо того чтобы дополнять средства массовой информации, издательства хотели конкурировать с телевидением (как железные дороги во Франции пытаются конкурировать с авиацией). Книги переполнились картинками, огромными цветными картинками, на их страницах ставились целые спектакли… Если передача должна была насчитывать 52 минуты, или 13, или 26 минут, то и в каждой главе должно быть одинаковое количество страниц. На каждой странице столько-то картинок и фотографий и т. д. От истории, которая давила обилием материала, перешли к истории, выдаваемой по крохам. Рационы ее стали мизерны, форма подачи неудобоварима, язык непонятен. Над текстом книги возобладал ее макет.