Как сэр Доминик продал душу дьяволу

В начале осени 1838 года неотложные заботы привели меня на юг Ирландии. Погода стояла замечательная, здешние места и народ были для меня в новинку, поэтому, отослав багаж в почтовой карете под надзором слуги, я нанял на постоялом дворе довольно бодрую клячу и, движимый любопытством первооткрывателя, не торопясь отправился в двадцатипятимильное путешествие верхом по пустынным дорогам. Живописная тропа вела меня через болота и холмы, по равнинам и перелескам, мимо извилистых ручейков и старинных замков.

Выехал

со станции я далеко за полдень и, проехав чуть более половины пути, начал подумывать о короткой передышке на ближайшем постоялом дворе, дабы накормить и расседлать лошадь, да и ездоку не мешало бы подкрепиться.

Часов около четырех пополудни дорога, карабкавшаяся вверх по пологому склону холма, нырнула в узкую расселину, ограниченную слева обрывистыми отрогами гор, справа — темным скалистым утесом. Внизу, в долине, приютилась крохотная деревушка. Крытые соломой хижины прятались в тени вековых буков, тоненькие дымки растопленных торфом каминов, подымавшиеся из невысоких труб, терялись в раскидистых кронах. По левую руку от меня на многие мили тянулся по отрогам гор неухоженный охотничий заповедник. Среди густой травы и папоротников вздымались серые глыбы побитых ветром, испещренных лишайниками валунов. Вокруг деревни, насколько хватало глаз, зеленые поляны на пологих склонах перемежались тенистыми рощицами, золотившимися осенней листвой. Кое-где перелески сгущались в непроходимую чашу.

Спускаясь с холма, дорога пересекает вброд неглубокий ручеек и вьется вдоль длинной ограды заповедника, выстроенной из серых необработанных камней, щедро увитых плющом. Приближаясь к деревне, сквозь прогалину в лесной чаще я заметил старинный полуразрушенный замок, притулившийся под сенью раскидистых буков на крутом живописном склоне.

Печальные заброшенные руины разожгли мое любопытство. Добравшись до убогого, крытого соломой трактира, на вывеске которого красовался святой Коламкилл в рясе и митре, с патерицей [1] в руке, я передал лошадь на попечение слуг и, как следует поужинав яичницей с беконом, погрузился в размышления о пустынном заповеднике и таинственных развалинах, после чего решил побродить с полчаса по лесной чаще.

Место это, как я узнал, называлось Даноран. Возле ворот были выстроены ступеньки для перелаза через ограду; я перебрался в заповедник и, погрузившись в приятные размышления, не торопясь, побрел сквозь густые перелески.

К заброшенному дому вела скрытая среди высокой травы тропинка, петлявшая в прозрачной тени деревьев. Ближе к дому тропа огибала обрывистое ущелье, густо заросшее орешником, карликовыми дубами и терновником. Широко распахнутые парадные двери покинутого особняка выходили прямо на сумрачный овраг, теряющийся среди вековых дубов. Могучие деревья окружали дом, грозным строем надвигаясь на заброшенные дворы и конюшни.

Я вошел в дом и огляделся. Коридоры поросли крапивой и сорняками, в полах зияли дыры, с обрушившихся балок свисали длинные плети плюща. Высокие потолки с осыпавшейся штукатуркой пестрели пятнами плесени, кое-где

на стенах покачивались прогнившие панели дубовой обшивки. Окна с разбитыми стеклами тоже прятались за тенистыми побегами плюща, вокруг каминных труб кружили вороны, в темных кронах могучих деревьев, нависавших над расщелиной, наперебой галдели грачи.

Я брел по пустынному коридору, заглядывая в комнаты, но не отваживаясь заходить, потому что пол внутри прогнил и осел. Дом почти лишился крыши, и дальнейшие изыскания были делом небезопасным. Я спрашивал себя, почему такой роскошный особняк, окруженный великолепным пейзажем, был покинут в небрежении. Перед глазами проходили картины буйных пиров, устраивавшихся в замке в незапамятные времена, и мне подумалось, что, возможно, в глухую полночь по коридорам гуляют безмолвные тени давно почивших рыцарей.

Парадная лестница из крепкого дуба выдержала все удары непогоды, и, присев на отсыревшие ступени, я погрузился в досужие размышления о бренности всего сущего.

Ни единый звук, если не считать едва доносившегося грая грачей, не нарушал мертвенной тишины. Мне ни разу не доводилось испытывать столь всепоглощающего чувства отрешенности от мира. Воздух застыл в неподвижности, в пустынных коридорах не шуршал даже опавший лист. Мне стало не по себе. Дом прятался в тени раскидистых деревьев, и торжественный полумрак придавал унылым декорациям оттенок сурового великолепия.

В таком меланхоличном настроении я с неприятным удивлением услышал возле себя скрипучий голос. Протяжно и, как мне показалось, глумливо повторял он одни и те же слова:

— Гниль и мертвечина, пища для червей. Все мы в руце Господней!

Посреди толстой стены темнело небольшое окно, заложенное кирпичом. В сумрачной нише, скрываясь в тени, сидел, болтая ногами, остролицый человечек. Впившись в меня проницательным взглядом, он цинично ухмыльнулся и, прежде чем я успел скрыть изумление, пропел насмешливый куплет:

Когда бы дьявол смерть за деньги продавал,Богач бы вечно жил, а бедный умирал.

— Да, сэр, этот дом знавал лучшие времена, — продолжал незнакомец. — Даноран-Хауз. Принадлежал семейству Сарсфилд. Последним в роду был сэр Доминик Сарсфилд. Окончил жизнь в шести футах от того камня, где вы сидите.

С этими словами он легким прыжком соскочил на землю. Был он темнолиц, остронос, немного горбат, опирался на тяжелую трость. Концом ее он указал на бурое пятно, темневшее посреди трещин штукатурки.

— Видите эту метку, сэр? — спросил он.

— Вижу. — Я поднялся на ноги, предчувствуя, что сейчас услышу нечто интересное.

— От земли до нее футов семь или восемь, сэр. Ни в жизнь не догадаетесь, что это такое.

— Пожалуй, не догадаюсь, — ответил я. — Разве что пятно от сырости.

— Дело гораздо хуже, сэр, — с прежней циничной ухмылкой ответил горбун и заговорщически кивнул, снова указав на пятно узловатой тростью. — Это мозги с кровью. Пятну этому уже лет сто, и оно будет держаться, пока стена не развалится.

— Его убили?

— Хуже, сэр, — был ответ.

— Значит, он покончил с собой?

— Еще хуже, да охранит нас святой крест! Я, сэр, куда старше, чем выгляжу. Угадайте-ка, сколько мне лет.

Он замолчал и выжидающе взглянул исподлобья, приглашая попытать счастья.

— Что ж, попробую. Вам, должно быть, лет пятьдесят пять.

Он засмеялся и взял понюшку табаку.

— Столько, ваша честь, и еще полстолько. В прошлое сретенье семьдесят стукнуло. Глядя на меня, и не подумаете, верно?