Как воспитывали русского дворянина. Опыт знаменитых семей России – современным родителям
Шрифт:
Дворянский ребенок, которому в семье внушались традиционные этические нормы, испытывал потрясение, сталкиваясь с невозможностью следовать им в условиях государственного учебного заведения, где он обычно получал первый опыт самостоятельной жизни.
В повести Гарина-Михайловского отец Темы, провожая сына в первый класс гимназии, в очередной раз рассказывает ему про то, как стыдно ябедничать, про святые узы товарищества и верность дружбе.
«Тема слушал знакомые рассказы и чувствовал, что он будет надежным хранителем товарищеской чести». Испытание ожидало его в первый же день: один из одноклассников нарочно «подставил» Тему и навлек на него гнев начальства. «Он понял, что сделался жертвой Вахнова, понял, что необходимо объясниться, но, на свое несчастье, он вспомнил и наставление отца о товариществе. Ему показалось особенно удобным именно теперь, перед всем классом, заявить,
— Я, конечно, никогда не выдам товарищей, но я все-таки могу сказать, что я ни в чем не виноват, потому что меня очень нехорошо обманули и сна…
— Молчать! — заревел благим матом господин в форменном фраке.
— Негодный мальчишка!»
В результате этого случая мальчика едва не выгнали из гимназии. Ни доводы его отца, генерала Карташева, о пользе «товарищества», ни горячие мольбы его матери считаться с самолюбием ребенка не произвели впечатления на директора гимназии. Он безапелляционно заявил огорченным и взволнованным родителям Темы, что их сын должен подчиняться не семейным правилам, а «общим», если хочет «благополучно сделать карьеру».
Нужно сказать, в этом он был совершенно прав. Верность кодексу дворянской чести никак не благоприятствовала успешной карьере ни во времена апофеоза самодержавного бюрократического государства 1830–1840-х годов, ни во времена демократических реформ 1860–1870-х годов. П. К. Мартьянов вспоминает, как один старый генерал объяснял, что мешает ему принимать участие в деятельности выборных органов власти или коммерческих учреждений: «… мы воспитаны в кадетских правилах — «честь прежде всего». Разве это доступно кулаку? Разве он поймет, что честь есть стимул всей жизни? Ему нужны только деньги, а как их достать — безразлично — только бы достать. Где же тут может быть точка соприкосновения между нами?»
Если «стимулом всей жизни» является честь, совершенно очевидно, что ориентиром в поведении человека становятся не результаты, а принципы.
Сын Льва Толстого, Сергей, утверждал, что девизом его отца была французская поговорка: «Fais се que dois, advienne que pourra» [6] . «Он всегда считал, что долг выше всего и что в своих поступках не следует руководствоваться предполагаемыми последствиями их». Как известно, Лев Толстой вкладывал в понятие долга свой, подчас неожиданный для общества смысл. Но самая установка: думать об этическом значении поступка, а не о его практических последствиях — традиционна для дворянского кодекса чести. Воспитание, построенное на таких принципах, кажется совершенно безрассудным: оно не только не вооружает человека качествами, необходимыми для преуспевания, но объявляет эти качества постыдными.
6
«Делай что д'oлжно, и будь что будет».
Однако многое зависит от того, как понимать жизненный успех. Если в это понятие входит не только внешнее благополучие, но и внутреннее состояние человека — чистая совесть, высокая самооценка и прочее, то дворянское воспитание предстает не таким непрактичным, как кажется.
Еще совсем недавно мы имели возможность видеть стариков из дворянских фамилий, чья жизнь, по всем житейским меркам, сложилась при советской власти катастрофически неудачно. Между тем в их поведении не было никаких признаков ни истерики, ни озлобления. Может быть, аристократическая гордость не позволяла им проявлять подобные чувства, а может быть, их и в самом деле поддерживало убеждение, что жили они так, как д'oлжно?
Защита своей чести, человеческого достоинства всегда была нелегким делом в Российском государстве, традиционно равнодушном к личным правам своих подданных, пусть даже из «благородного» сословия. Дворянская этика парадоксальным образом несла в себе демократический заряд: она требовала, пусть только внутри одного сословия, уважения прав личности независимо от служебной иерархии. Правда, следовать этому требованию для нижестоящих было рискованно.
Н. А. Тучкова-Огарева приводит в своих воспоминаниях случай, бывший с ее отцом, тогда еще совсем молодым офицером, Алексеем Тучковым.
Он «стоял на крыльце станционного дома, когда подъехала кибитка, в которой сидел генерал (впоследствии узнали, что это был генерал Нейдгарт). Он стал звать пальцем
— Эй, ты, поди сюда! — кричал генерал.
— Сам подойди, коли тебе надо, — отвечал отец, не двигаясь с места.
— Однако кто ты? — спрашивает сердито генерал.
— Офицер, посланный по казенной надобности, — отвечал ему отец.
— А ты не видишь, кто я? — вскричал генерал.
— Вижу, — отвечал отец, — человек дурного воспитания.
— Как вы смеете так дерзко говорить? Ваше имя? — кипятился генерал.
— Генерального штаба поручик Тучков, чтобы ты не думал, что я скрываю, — отвечал отец.
Эта неприятная история могла бы кончиться очень нехорошо, но, к счастию, Нейдгардт был хорошо знаком со стариками Тучковыми, потому и промолчал, — едва ли не потому, что сам был виноват».
В романе «Война и мир» описана близкая по духу сцена.
«— Ка-а-ак стоишь? Где нога? Нога где? — закричал полковой командир с выражением страдания в голосе, еще человек за пять не доходя до Долохова, одетого в синеватую шинель.
Долохов медленно выпрямил согнутую ногу и прямо, своим светлым и наглым взглядом, посмотрел в лицо генерала.
— Зачем синяя шинель? Долой!.. Фельдфебель! Переодеть его… дря…
Он не успел договорить.
— Генерал, я обязан исполнить приказания, но не обязан переносить… — поспешно сказал Долохов.
— Во фронте не разговаривать!.. Не разговаривать, не разговаривать!..
— Не обязан переносить оскорбления, — громко, звучно договорил Долохов.
Глаза генерала и солдата встретились. Генерал замолчал, сердито оттягивая книзу тугой шарф.
— Извольте переодеться, прошу вас, — сказал он отходя».
Эти принципы поведения усваивались дворянином с детства, хотя ребенку отстаивать их было еще труднее. Упоминавшаяся уже сцена из повести Гарина-Михайловского, где Тема объясняется с разъяренным директором гимназии, закончилась следующим образом:
«Теме, не привыкшему к гимназической дисциплине, пришла другая несчастная мысль в голову.
— Позвольте… — заговорил он дрожащим, растерянным голосом. — Вы разве смеете на меня так кричать и ругать меня?
— Вон!! — заревел господин во фраке и, схватив за руку Тему, потащил за собой по коридору».
Обратим внимание, что и бесшабашный дуэлянт Долохов, и маленький гимназист Тема говорят об одном и том же: не смеете оскорблять! Это с малых лет воспитанное убеждение постоянно присутствовало в сознании дворянина, определяя его реакции и поступки.
Щепетильно оберегая свою честь, дворянин, конечно, учитывал чисто условные, этикетные нормы поведения. Но главное все-таки в том, что он защищал свое человеческое достоинство.
Обостренное чувство собственного достоинства воспитывалось и вырабатывалось в ребенке целой системой разных, внешне порой никак между собой не связанных, требований.
Глава 4 Храбрость и выносливость
«… И я уверен, что уличи он меня в физической трусости, то меня бы он проклял».
В. Набоков. Дар
Характер отношений отца и сына, значение, которое придается ими физической храбрости, столь выразительно переданные одной фразой набоковского героя, — очень показательны для дворянской среды.