Как выжить в прижизненной могиле

Коноплева Наталия

– Так не бывает! Они не могли…

В следующий миг Любомир с глухим стуком влепился в стену штрека, а из забоя вылетел, словно на крыльях Мал-дун, совершенно позабывший про своё раздробленное колено.

– Их разорвало, надвое, эллаина и сольгарца. И я…

И тут он увидел бирюзовую лужу и всё новые и новые иглы, вылетающие из стен забоя, который как-то вдруг сразу стал единым, потому что и без того непрочная стенка, разделяющая два забоя попросту растаяла, а камень, стекая, словно вода, сразу же исчезал под бирюзовой поверхностью маленького озера, которое уже тянуло к нам жадные пальцы.

Мы медленно пятились к скальной стене штрека, и когда до неё оставалось совсем немного, Любомир оглянулся через плечо. И на его сдавленный хрип обернулись уже все, даже слепой Ульр. Вся стена за нашими спинами ощетинилась бирюзовыми остриями. Они колыхались, вздрагивали, словно живые, но почему-то не торопились прикоснуться к добыче, и тут я услышал за спиной голос Кахуранги и обернулся, отстранённо подумав о том, что стою на своих ногах, ногах, которых я не чувствовал.

Кахуранги стоял, выпрямившись, простирая левую руку над бирюзовой… Водой, ни водой и бормотал что-то на своём языке. Чувствовалось, что ему тяжело держать руку, каменные колодки и обрывок цепи – вещи не так, чтобы лёгкие, его ощутимо пошатывало, но он стоял прямой, как стрела, и словно бы повинуясь его приказу бирюза успокоилась, острия игл втянулись обратно в стену, а озеро перестало тянуться к нам своими щупальцами.

– Во имя солнца твоей родины, светящего с севера, что ты делаешь? – воскликнул Мал-Дун.

– Он молится Всаднику!

– А ты-то Пустынник, откуда про Всадника знаешь? – удивился Любомир.

Готтентот степенно ответил:

– Кто же не знает легенду о Всаднике, блуждающей скале, топчущей корабли.

Эту легенду знали все, по крайней мере, те, кто хоть раз общался с жителями равнинного Маотори. Легенда о человеке, у которого похитили любимую. Всё, что увидел с берега несчастный меднокожий маотори, был парус чужого корабля. Несчастный пастух обратился к богам, моля их о возмездии, и они вняли его мольбам, превратив его вместе с конём в скалу, о которую разбивались корабли чужаков, плывшие в степной Маотори. Иногда, говорили, Всадник, в человеческом обличье, ни кем не узнанный, бродит по земле и всё ищет свою любимую. Иногда Всадник щадил мореходов, но по какой причине, выжившие с кораблей, потопленных Всадником,, не понимали. Наверное, Всадник до сих пор надеется, что пощажённые им люди помогут ему найти его любимую. А ещё говорили, что бедную маотори продали именно в Снэугарские горы. Среди мореходов была распространена песнь Всадника, которую, разумеется, навряд ли сложил он сам, но я всегда плохо запоминал песни, особенно на другом языке, но я часто слышал, как её пели немногочисленные маотори, попадавшие на рудник. Они почитали Всадника то ли своим святым, то ли богом, ведь он защищал от врагов их и свою родину.

Бирюзовые острия подрагивали в своих каменных гнёздах, но высовываться не торопились, словно наблюдали за людьми. Кахуранги замолчал и повернулся лицом к нам. Его ярко-голубые глаза подёрнулись белёсой пеленой. Он медленно, словно в забытьи подошёл к скальной стене штрека и протянул руку. Мгновенно из стены выметнулись две бирюзовые иглы и, изогнувшись, обвились вокруг каменной колодки с обрывком цепи. На наших глазах камень распался, растёкся, растаял вместе с металлом цепи. Мы уже готовились услышать дикий вопль боли, но живые иглы убрались обратно в стену, не причинив человеку вреда.

– Помогите кимру! – прошептал он и потерял сознание.

Я почему-то сразу понял, что речь идёт не обо мне, а о Мал-Дуне и посмотрел на эрина, который скорчился на полу, обхватив обеими руками левую ногу, побелевшие губы были плотно сжаты, а из-под зажмуренных век ручьями бежали слёзы, оставляя на щеках мокрые дорожки. Мужчины не плачут, плакать не достойно мужчин? Такие присказки придумали беззаконные эллаины, которые строят большие города в своей солнечной Эллайе и живут в золотых дворцах под правящей дланью своего царя Солнца и поклоняются богам Небесной горы, богам, которые и в помине не знают, что такое снег и лёд, лютый холод и голод, жажда, боль и отчаяние, тяжесть кандалов и язвы, которыми покрываются ноги, тонущие по щиколотку в дерьме, Прекраснейшая, великая богиня эллаинов, богиня любви, ни разу не испытывала на себе любови надсмотрщиков.

– Давай, Готтентот, лечи!– крикнул слайвь Любомир.

– Моё имя – Иорангата и готтентот я только наполовину, моя мать была из племени Дамара.

Тот факт, что наш Пустынник оказался полукровкой ничего не значил для нас по сравнением с тем, что он открыл нам своё подлинное имя. Он ведь даже к нам никогда не обращался по именам, а только по прозвищам, если они были или по принадлежности к тому или иному племени или народу. Если бушмен с Навайо называет тебе своё подлинное имя – это значит многое, слишком многое, чтобы по сравнению с этим что-то ещё имело значение.

От удивления маотори пришёл в себя, а Мал-Дун распахнул глаза и изумлённо моргнул, хотя, возможно, изумление вызвала у него резкая боль, вдруг пронзившая плечо и заставившая на несколько мгновений забыть о когда-то раздробленном колене. Это Иорангата со всего размаха вонзил ему в плечо подобранный из-под ног камень странной треугольной формы, очень похожий на коготь огромного неведомого животного.

– Что случилось? – прозвучал у меня над ухом вопрос Ульра.

Я рассказал. Услышав о камне-когте, Ульр страшно побледнел, но моё внимание было приковано к Иорангата, опустившемуся перед Мал-Дуном на колени и положившему ему на больную ногу обе руки. Иорангата затянул на своём языке странную унылую песню-заклинание. Звонкие щёлкающие звуки языка готтентотов гулко отдавались под каменными сводами, и от рук Иорангата распространялось слабое серебристое сияние. Даже в кромешной тьме было видно, как разгладилось напряжённое лицо Мал-Дуна. Он облегчённо вздохнул и откинулся назад, опершись спиной о стену.

Никто не заметил, что за мгновение до этого от плеча кимра отдёрнулась серокожая длиннопалая рука с длиннейшими, словно сотканными из тьмы когтями, отдёрнулась от резанной глубокой раны на плече, раны, которой больше не существовало, словно её никогда и не было. Пальцев на руке было пять, а когтей на них осталось четыре. Никто так и не заметил, куда исчез камень, такой странной формы, похожий на коготь, который Иорангата положил на ледяные камни неровного пола штрека. А высокая серокожая фигура, стоя во мраке у стены, улыбнулась, сложив на груди худощавые когтистые руки и снова замерла.

Иорангата закончил петь и, легко подхватив Мал-Дуна на руки, поднёс его левую ногу к стене. Нога не сгибалась и лежала на руке готтентота безжизненным грузом. Мал-Дун попытался вырваться.

– Закрой глаза! – посоветовал Иорангата.

Бирюзовые иглы-щупальцы опутали тело эрина. Я невольно зажмурился, а когда снова открыл глаза, на теле Мал-Дуна остались лишь следы колодок, кнутов надсмотрщиков и ошейника. Мал-Дун пытался вырваться из рук готтентота, но ему это не удавалось до тех пор, пока гигант сам не усадил его у стены, в которую уже втянулись бирюзовые иглы.

– Эй, маотори! – позвал он, – я же вижу, что ты пришёл в себя. Поднимись и помоги остальным. Видишь, сагирр скоро не выдержит.

Тут только я понял, что всем весом навалился на плечо Ульра, а тот поддерживает меня за плечи. Из-за своего малого роста и худобы много я не весил, но каменные колодки на руках и ногах и тяжёлая цепь, и то, что на ногах я держался каким-то чудом, всё это делало своё дело, и могучий Ульр с трудом удерживал моё хрупкое тело. Я попытался сделать несколько шагов, забыв, что ниже пояса моё тело мне не принадлежит. Грохнуться мне не дали, подхватили несколько пар рук.