Как я был Рычанчиком
Шрифт:
– А что насчет туалета? – настороженно спросил я.
– Да это она давно уж требует, чтобы мы мыли унитазы, в которые кроме нас все менты ходят. А мы всегда говорили: Рычанчика очередь, а он отказывается.
– Понятно.
– Не бери в голову. Урицкий тоже не моет туалет, хотя мы его избрали в почетные дворники. Посмертно.
Урицкому отвертеться проще, подумалось мне.
Утром, ни свет ни заря, Костя растолкал меня:
– Лёха, вставай.
– Зачем? – бормотал я спросонок.
– Тебе надо сейчас выйти через вахту с совком и метлой. А то там орут,
Я тупо смотрел на приятеля, пытаясь взять в толк, почему я должен выходить на работу за Рычанчика.
– Ты же теперь Рычанчик, – напомнил друг. – Понимаешь, эти старые клуши – комендантша с мастером – взялись от скуки отмечать, когда мы выходим на работу и во сколько возвращаемся. Щура Шайкин их просто посылает, но тебе еще рано так. Выйди покажись им, и сразу зайдешь через поликлинику обратно.
Не умываясь, с большущим жестяным совком и метлой, стертой до древка, я отправился на Дворцовую площадь.
Обратно я вернулся часа через полтора, когда вся панель перед зданием Росси была тщательно выметена. Все это время мастер ходила за мной по пятам и следила, чтобы я не пропустил ни одной соринки.
– Ничего, – ободрял меня друг, – долго они не выдержат, неделю поотмечают и успокоятся.
Он налил мне в чашку с отбитой ручкой и присохшими внутри чаинками бледного, отдающего водопроводной трубой чаю и отломил кусок сухого батона. Это был завтрак.
Задумчиво я разглядывал помятый латунный чайник, на исцарапанной крышке которого с трудом проглядывали темные буквы: «М.С. отъ рабочих з-да Б. Розен…» и далее неразборчиво.
– А ваша техник меня не разоблачит? – спросил я.
– Елена, что ли? – отозвался Костя на мой вопрос. – Да она Рычанчика в глаза не видела. Для нее любой может быть Рычанчиком.
Из-за этого и вышел курьез. В субботу меня не было (я устроил себе родительский день), зато Костю решил навестить наш общий знакомый Боча и, наткнувшись на Елену, тоже назвался Рычанчиком. Та пошла костить его за плохо убранный участок. Но тут прибежала Шляпа и объявила, что Рычанчика она знает хорошо и это не он. В конце концов позвали Копьева, и все отправились в отдел кадров разбираться, кто же настоящий Рычанчик.
– В общем, я уже совсем запутался и заврался, – жаловался мне Костя в воскресенье (я отыскал его во внутреннем дворе за работой). – А как сейчас тебя впустили? – удивился он. – Сегодня же поликлиника закрыта.
– Как обычно. Старшина пропустил без всяких слов.
– Значит, менты тебя уже признают, – заключил Костя. – Видишь ли… мы с Бочей сказали в кадрах, что Рычанчик в больнице, у него желтуха… Но менты об этом не слышали. Так что для них ты Рычанчик, а для Елены не Рычанчик. В общем, я не знаю…
– Ладно, – решил я, – в случае чего скажу, что Рычанчик попросил меня за него поработать, пока он в больнице.
Я взял лом с приваренным к нему лезвием топора и стал помогать другу – бухать этим орудием по грязной корке льда, осыпая себя и напарника белыми и серыми крупицами. Эхо загрохотало по закоулкам тесных дворов-«колодцев».
От глыб льда
– Какие хитрые здесь дворы, – заметил я, – совершенно непонятных форм. А вон там что за башня?
– Это у вояк что-то. Пусковая шахта! – усмехнулся Костя, желая, видимо, развеять пасмурное настроение. – Как только тревога, от нее отстреливается крышка… и падает сюда, во двор. И пошла ракета! Эс-эс-двадцать!
– И всему дому – писец! – вставил я (ко мне стало помаленьку возвращаться состояние беззаботности).
– А шахта стоит! – воскликнул Костя. – Кирпичи только осыпаются, а внутри она железная! – разговаривая, он продолжал колоть лед, и слова разлетались вперемешку с ледяными осколками. – И вояки тоже останутся целыми. Сейчас они, должно быть, заседают, и на доске – чертёж башни и ракеты. Какой-нибудь генерал спрашивает: «Какие возможные издержки при запуске?» Ему отвечают: «Семьдесят пять процентов дворников». Генерал: «А нельзя ли уменьшить процент потерь?» – изменившимся от распиравшего его смеха голосом продолжал Копьев. – «Да, говорят, можно, но при этом пострадает боевая готовность – затянется время пуска. На полторы минуты!» – затрясся Костя. – «А почему семьдесят пять процентов?» – «Потому что установлено, отвечают, что Рычанчик ночует не каждую ночь».
Наш хохот гремел, как в пустом концертном зале, тревожа на крышах голубей.
– Между прочим, – перестал смеяться Костя, – Серега Коробков утверждает, что в этих башнях – их тут две – в первые годы советской власти держали арестованных. И что после убийства Урицкого за одну ночь было расстреляно полтыщи человек, вовсе к этому не причастных. Хотя возможно, эти сведения – из области Серегиного бреда.
– Похоже, – согласился я.
– Пойдем поколем у ментов под окнами, – предложил приятель, – чтоб они тебя видели.
Однако едва мы принялись долбить в новом месте, так что в форточку полетела ледяная крошка, как из этой же форточки высунулась Шляпа, вытаращив на нас глаза.
– Вы кто? Рычанчик? – обратилась она ко мне.
– Я вместо него, – продолжая долбить, невнятно пробормотал я, не зная, кем лучше себя представить.
– А у меня ваших данных нет? – сделала она еще более бестолковое лицо.
– У меня студенческий Рычанчика, – протянул я ей в форточку студенческий билет настоящего Рычанчика. Им меня снабдил на время Копьев.
– А мне сказали, что вы болеете… Вы уже выздоровели?
– Да как вам сказать… Лечусь… – я понял, что придется оставаться Рычанчиком.
– А я вижу: Рычанчик работает! – умильно заулыбалась комендантша. – А вчера тут кто-то другой назывался… Я и оказала: Рычанчика я хорошо знаю.
– Да это Елена ошиблась, – вмешался Костя. – Вчера же в кадрах всё выяснили.
– Да-да, – поспешно согласилась она. – Я сделаю вам пропуск, Рычанчик. Или завтра, или послезавтра.
Я собрался ее поблагодарить, но в форточке уже никого не было, да и форточка была закрыта и даже, как мне показалось, закрашена по шву краской.