Как я не стал богословом
Шрифт:
Мне снова показалось, что вот же, все приличные христиане шли за этим великим человеком, что они и есть носители истины, которая мне так нужна! Естественно, я стал прихожанином этого храма, усердно посещал все службы, покупал и читал все книжки, стал преподавать в воскресной школе при храме, вести группы для взрослых, а потом стал учиться в православном университете при приходе. А так как в православии с управлением всегда беда, ну не могут православные ни расписания составить, ни документы на грант, ни помещения под занятия найти, ни книжку издать – ну что делать, взялся с товарищем за все это, и вся моя медицина, где зарплата была целых 10 долларов в месяц, пошла прахом.
Прошла пара лет, и у нас были и помещение, и 120 преподавателей, и деньги на их зарплаты, и не в месяц, как у меня в поликлинике,
Мы снова остались одни – прекрасные люди, готовые вот-вот стать «своими». Несколько соратников: наши учителя – божественные досоветские старички, современные философы, богословы и просто умные люди, поддержали нас. Мы же решили, что если и строить, то по примеру лучших университетов мира. А чтобы понять, как там все устроено, нам нужно было поучиться именно там. Первым поехал мой друг, ректор, потом еще пара преподавателей. И вот, настала очередь проректора и издательского директора, то есть моя. И, конечно, я был уверен, что именно в Оксфорде я найду «своих», только там, меж готических соборов и темных пабов, ходят великие и ужасные мыслители, к которым я себя, безусловно, причислял! Вот только нужна была рекомендация православного священника, а с нами был только наш любимый игумен, но он был чаще пьян, что не мешало ему быть одним из самых чистых душ на свете, которых я знал.
Священник с двумя отверстиями
Себя игумен называл священником с «двумя отверстиями». «Отверстие» царских врат в храме – это награда священнику, который зарекомендовал себя в своем служении. Нашего игумена наградили дважды, по ошибке. Он был фантастически одаренным человеком, полиглотом, переводчиком Евангелия, к тому же работал в свое время спичрайтером у патриарха. Там и пить начал, не вынеся всей этой кухни, далекой от Благой Вести. Однажды июньским утром мы шли на какую-то конференцию, и он предложил выпить пива где-то прямо на Бульварном кольце. Мы сели на белые пластиковые стульчики и потягивали пиво. А вокруг ходили очень приятные люди. Пара девушек подошла к нам, и они спросили священника, не грешно ли выпивать, а он был, натурально, в рясе. Слегка раскачиваясь на шатких ножках белого стульчика, он с медью в голосе ответил, подыгрывая девушкам, мол, выпивать не грех, а вот напиваться грешно! При этом ножки стула подогнулись, и он повалился на спину, выпростав из-под рясы длинные голые ноги, прикрытые белыми шортами, а пиво залило его густую бороду.
В другой раз, в Мюнхене, возвращаясь с конференции, он с детским азартом заявил, что в дьютифри он купил пастис, мол, давно хотел попробовать. В самолете он просто исчез, и когда вышли все пассажиры, и в салоне стало пусто, мы тоже вышли. У паспортного контроля мы встретили нашего игумена земли русской: стюард вез его в тележке для багажа, а отче спал сном праведника. Он никогда не заботился о своем имидже, подбирал нищих у метро и вел к себе домой: кормил их и выпивал с ними. Однажды в 90х он даже путч ГКЧП пропил и проспал, заявившись в довольно помятом виде на очередной богословский семинар, он с детским удивлением выслушал страшную историю попытки возвращения СССР, и опять-таки по-детски радовался и смеялся, был себя по ляжкам ладонями, узнав, что все обошлось. Впрочем, как мы знаем теперь, ГКЧП таки победил у нас в стране. Короче, он единственный из тех священников, которых я знал, вел Евангельскую жизнь. Он мне и дал блестящую характеристику, конечно, кроме тех знаний, которыми он щедро делился. И я поехал.
Вы не заблудились?
Еще до того, как я сел
С автобусной Виктории сверкающий автобус вез меня, потного, дрожащего, жалкого, оставившего шестилетнюю дочку и прекрасную молодую жену в Москве, и еще другую дочку в Питере… От пота промокла не только рубашка, но и пиджак – на улице был ранний октябрь, солнце шпарило как в июле в Питере. Оксфорд. Колесо у чемодана отвалилось, очки залиты потом со лба, ботинки натирают жуткую кровавую мозоль. Я экономлю, иду два километра до своего дома пешком. Рядом останавливается старенькая машинка, за рулем очаровательная бабушка, рядом с ней улыбающийся дедушка. Молодой человек, вы не заблудились? Вас подвезти? Вы куда направляетесь? Потом я понял, что нас, таких горемык, в начале первого триместра, потерянных и неуверенных, плачущих и одиноких, кроме, конечно, тех, кого до арендованного на время обучения особнячка не подвозит личный водитель (да и богатые плачут, как нам стало известно в 90е), нас тысячи, мы как грачи весной опускались на город, таун и гаун оживали, и так происходит уже почти тысячу лет. Вряд ли старички были настолько стары, но они явно знали, кто я и зачем я здесь. И они хотели помочь.
Я добрался до своей комнаты, принял душ, сел в свое кресло перед забитым картоном камином, а в окно светило предзакатное солнце, сделал пару глотков виски из дьютифри и лег спать, голодный, морально я был не готов идти и искать магазин, делать покупки и готовить. Я засыпал, слушая шум от паба Кингз Армз напротив моего дома. На столе лежала открытка от старенького профессора Пола Эллинсворса из шотландского Абердина. Он приветствовал меня в Оксфорде, боялся, что открытка не успеет к моему приезду, писал, что помнит свой первый день в университете, как ему было одиноко тогда! И вот, хоть мы и встречались несколько раз, но он вспомнил обо мне и написал. Мне было жутко приятно, я был не один. Я со своим английским понял, что говорят милые бабушка и дедушка в машине, я был рад посланию профессора Эллинсворса, я понимал даже крики пьяных студентов, когда паб закрылся, и они расходились, весело напевая какие-то песни. Я заснул, почти что ощущая себя дома.
Пишите письма!
Утром же меня ждало первое страшное открытие. Вот к этому я действительно не был готов, тут ничего, кроме культурного шока я испытать не мог. Оказывается, в этой странной стране и в этом странном городе люди по делу не звонят друг другу, не ходят друг к другу, а пишут письма! Советский человек к этому не готов органически, наши письма идут месяцами, а в исключительном случае – неделю. Нет! Молодой человек, вы отнимаете наше время, не приходите, не звоните, пишите письма! Я уж подумал, что меня ненароком отчислили, но нет, так принято.
А второй шок – ответы на эти письма стали приходить в этот же день! Ты утром отправил, а вечером – ответ. От администратора, от научного руководителя, от всех! 1996 год, электронная почта только в компьютерном центре универа, а туда еще ползти полчаса. И да, письмом быстрее! Приглашения на вечеринки, на встречу участников моей программы, все, вообще все письменно. И писать нужно грамотно, а это не то, в чем я был силен, особенно все эти RSVP и прочие шифры и коды.
Впрочем, я быстро все понял, и писал всегда со словарем, а вот мой Украинский друг заявился в администрацию лично, в наименовании аэропорта, а он пытался получить компенсацию за билеты, которая нам полагалась, он как-то неправильно произносил одну букву. Так ему пытались отказать на том основании, что он воспользовался неизвестным всем аэропортом и теперь вымогает деньги. Я хоть этого избежал!