Как я стал знаменитым, худым, богатым, счастливым собой
Шрифт:
Андреас делает мне чашку эспрессо (вклад Италии в счастье), и мы садимся поговорить. Быстро становится очевидно, что Андреас не слишком заинтересован в бизнесе счастья. Это недостаточно серьезно для него. Он хочет говорить о прямой демократии и пленарных заседаниях, серьезных швейцарских подданных. Он цитирует Руссо и говорит такие вещи, как «я хотел бы, чтобы швейцарцы больше походили на швейцарцев, чем они думают». Я понятия не имею, о чем он говорит.
Он говорит мне, как Швейцария заботится об окружающей среде, что он собирается потратить сумму, эквивалентную двадцати миллиардам долларов, чтобы вырыть огромный туннель под Альпами. Грузовики, которые ездят по всей стране, поставят на поезда и будут транспортировать буквально через горы. Он говорит мне, что «права человека – дитя войны. Все великие достижения человечества прошли через войны». Швейцарцы не воевали с 1848 года.
– Значит ли это, что швейцарцам нужно больше войн? – спрашиваю я.
– Нет, нет, нет, – отвечает он, пропуская мой сухой юмор. – Нам нужно найти другие способы продвижения прав человека.
Мы говорим еще немного о постмодернизме, демократии и нейтралитете, прежде чем углубиться в тему, с которой начались мои швейцарские приключения: чистые туалеты. Андреас, как Дитер, очень любит их.
– Даже на самой маленькой железнодорожной станции туалет чистый, – говорит он с гордостью.
Мы как раз подъезжаем к такой. Мы прибыли рано, на улице дождь. Воздух напоен сладостью. Мы сидим в его старом Saab и продолжаем разговор.
Он говорит мне, как однажды он встретил стареющего американского активиста из несгибаемых старожилов 1960-х, который отправился в Никарагуа и встал плечом к плечу с сандинистами. Андреас впечатлен его идеализмом и жалуется, что американская молодежь потеряла свою мятежную искру. Сегодня в США один человек ничего не меняет.
– Почему вы не создадите полноценное представительство? – спрашивал его Андреас.
– У меня нет времени на подобную бюрократию, – огрызался американец.
– Вы предпочитаете биться головой о бетон еще двадцать лет? – задавал вопрос Андреас.
Причем для Андреаса проблема не в битье, а в бетоне. Изменение системы, по его мнению, довольно скучная процедура. Тихо менять мир – это очень швейцарский подход, достойный восхищения. Он требует терпения и высокой терпимости к скуке. У швейцарцев есть и то и другое.
Я ловлю последний взгляд Андреаса Гросса. В США, думаю, он был бы одним из ворчливых болтунов в какой-нибудь кофейне в Беркли. Здесь – он выдающийся парламентарий, который почти полностью отменил всю швейцарскую армию. Лучшее доказательство того, что швейцарцы не так уж скучны в конечном итоге.
Когда я сажусь в очередной поезд, который увезет меня из Швейцарии, мною неожиданно овладевает печаль. Я буду скучать по этому месту.
Но счастливы ли они? По всем признакам – да. Или признаки неверны. У меня нет слов. Мы имеем гораздо больше слов, чтобы описать неприятные эмоциональные состояния, чем приятные. (И так со всеми языками, а не только с английским.) Если мы несчастны, у нас целый шведский стол из слов. Мы можем сказать, что мы чувствуем себя опущенными, меланхоличными, несчастными, угрюмыми, мрачными, унылыми, на дне, бесприютными и много другого.
Но если мы счастливы, то шведский стол напоминает салат-бар в Pizza Hut. Мы могли бы сказать, что у нас приподнятое настроение или мы наполнены блаженством или чувствуем его. Эти слова, однако, не передают оттенков счастья.
Нам нужно новое слово, чтобы описать швейцарское счастье. Что-то большее, чем просто довольство, но меньшее, чем полноценная радость. Удовольствие, возможно. Да, это то, чем швейцарцы обладают: полноценное удовольствие.
Мы могли бы использовать это слово для описания всех видов ситуаций, в которых мы чувствуем радость и одновременно спокойствие. Слишком часто, когда мы говорим, что радуемся, на самом деле мы просто возбуждены. Существует неистовый характер нашей радости, дуновение паники; мы боимся, что момент может внезапно оборваться. Но есть и другие моменты, когда наша радость более приземлена. Я говорю не о трансцендентальных моментах блаженства, а о чем-то меньшем, о чем-то швейцарском.
Мы могли бы испытать полноценное удовольствие, когда мы делаем какие-то банальные вещи: подметаем пол, сортируем мусор, слушаем старого доброго Боба Дилана. Да, это оно. Швейцарцы не знают, каково это, быть счастливыми, но они уверены, что знают, как порадовать себя.
Бутан
Счастье в политике
Пришло время, когда он понял, что общая необычность происходящего стала все больше мешать осознанию уникальности каждого отдельного события.
«Потерянный горизонт», Джеймс Хилтон
Airbus парит на высоте 37 тысяч футов где-то над Гималаями. Огни салона светятся мягким и теплым светом. Стюардессы скользят по проходу, любезные и внимательные.
Я сижу у окна – как мне посоветовали знающие люди, сказавшие, что на этом перелете у прохода сидеть не стоит.
Долгое время я не вижу ничего, кроме сплошного одеяла облаков. Я начинаю сомневаться в мудрости тех знающих людей, когда вдруг облака рассеиваются и появляются горы.
Величественные, завораживающие горы. По сравнению с Гималаями все прочие горы кажутся кроличьими холмами. Люди вокруг меня вытягивают шеи, достают фотоаппараты, ахают и охают. Мои мысли, однако, в другом месте.
Я имею в виду другой самолет и другое время. Год 1933-й, а самолет – шаткое винтовое судно. Он тоже летит над Гималаями, недалеко от места, где я сейчас нахожусь, но кабина на этом самолете холодная, сиденья жесткие, стюардесс нет. Пассажиры – трое британцев и американцы, которым нужно кричать, чтобы слышать друг друга сквозь рев двигателя. Возбуждение в их голосах, однако, не вызывает сомнений. Пилот, потрясая револьвером, летит в неизвестном направлении. Они угнали самолет.
Пункт назначения – замечательное место «роскошного спокойствия». Место вечного мира, где монахи медитируют, поэты творят и каждый живет невероятно долгой и полноценной жизнью.
Отдаленное место, отрезанное от ужасов внешнего мира, но не лишенное его удобств.
Место это называется Шангри-Ла, а четыре пассажира – персонажи книги «Потерянный горизонт». Шангри-Ла, конечно же, выдумка. Джеймс Хилтон, автор, никогда не был дальше, чем в Британском музее в Лондоне. Но идея Шангри-Ла очень реальна. Кто не мечтал о месте одновременно безмятежном и интеллектуально бодрящем? Месте, где голова и сердце живут в счастливой гармонии до преклонного возраста 250 лет?