Как я стал знаменитым, худым, богатым, счастливым собой
Шрифт:
Я был полон решимости узнать о нем побольше. В переполненном книжном магазине в Тхимпху я нашел английский перевод его сочинений. Некоторые части непристойные, даже пошлые, по стандартам сегодняшнего дня. В одном месте Кюнле «ломает ветер, как дракон». Во многих случаях он использует «пламенный удар молнии мудрости» (Да, это то, что вы думаете.). Кроме того, Друкпа Кюнле был бабником и предпочитал девственниц. Или, как он выразился, «Лучший глоток вина лежит на дне ведра, / И счастье лежит ниже пупка».
Был момент в авантюрах Кюнле, когда
Я опаздываю на послеобеденный кофе с Линдой Лиминг, американкой, живущей в Бутане в течение последних девяти лет. Азия привлекает духовных искателей, но Бутан был закрыт для посторонних до 1970-х годов. И даже после открытия сюда все еще непросто попасть. Надо очень этого хотеть.
Линда Лиминг хотела. Она продала все, что у нее было, и переехала из Нью-Йорка, чтобы преподавать английский язык в Бутане. Как она говорит, она влюбилась в Бутан, а затем влюбилась в бутанцев. Она живет здесь до сих пор.
Она рекомендует место под названием Art Caf'e, новое в Тхимпху. Это светлое и просторное заведение, с мягкими подушками и светлыми деревянными полами. Мы могли бы быть в любом университетском городке США. Я заметил, что женщина за прилавком читает Тибетскую книгу мертвых. Как я уже сказал, мы могли бы быть в любом университетском городке США.
Линда одета в свободные одежды, носит узорчатый шарф и вся жужжит энергией. Ей, очевидно, катастрофически не хватает диалогов на английском, так что она тараторит что есть мочи.
– Духовность здесь везде, – говорит она. – Это в горных породах, это в деревьях.
Один из тех комментариев, над которым я бы посмеялся в другом месте. Но не в Бутане. Как выразился один писатель: «В Бутане нет такого понятия, как неодушевленный предмет». Все проникнуто духом. Это происходит в меньшей степени от буддизма и более от анималистической веры под названием бон.
Я всегда считал анимализм примитивной верой, но, если подумать, мысль о том, что все вокруг проникнуто жизненной силой, звучит довольно прогрессивно.
– География диктует жизнь здесь, – продолжает Линда. – Изоляция сделала Бутан тем, что он есть.
– Это хорошо или плохо?
– Это хорошо. Горы, изоляция, все беды остаются внизу. Отношение «Что делать, la».
Это универсальное односложное слово, которое может значить что угодно. Главным образом это пластификатор, добавляется практически ко всему. La означает и «сэр», и «я знаю». Мне нравится, как это звучит, и, будучи в Бутане, я пытаюсь использовать его сам, но всегда застенчиво, никогда не находя правильный ритм.
– Как насчет вас, Линда? Верите ли вы во все это?
– О да, – говорит она. – Я совершила скачок веры. Когда я впервые приехала сюда, я была типичной невротической сорокалетней женщиной, и я сказала себе: «Я не хочу стремительно стареть до тех пор, пока не придет мое время. Бутан успокоил меня и замедлил.
Опять о смерти. Понятие, которое, как ни странно, возникает очень часто в моих поисках счастья. Возможно, мы не можем быть счастливы, пока не смиримся с тем, что смертны?
Линда рассказывает мне, что она действительно никогда не видела трупов, пока не приехала в Бутан.
– Я видела много смерти и страданий здесь, – говорит она, и по тону ее голоса становится понятно, что это не самый горький опыт. – Ты думаешь о смерти все чаще. Люди умирают более трагически, более открыто. Мертвые тела лежат на виду в течение нескольких дней. Но главная неприятность жизни в Бутане – здесь бывает очень холодно. Зимой я хожу в пальто в доме. Странно, но это заставляет чувствовать себя более живой.
Многие бутанские мужчины, объясняет Линда, идут на трехлетние ретриты, как Ринпоче. Три года, три месяца и три дня они ничего не делают, только медитируют. Они даже не стригут волосы.
– И в течение трех лет они не разговаривают.
Это меня ошарашивает. Максимум я проводил без разговоров часов девять. И то когда спал.
Правительство даже провело электричество до мест этих медитаций – маленьких деревянных домиков, разбросанных по краям скал. Какая другая страна потратит 100 тысяч долларов на то, чтобы электрифицировать маленький домик в горах? Максимум, они бы предложили тебе самому оплатить это.
В этом весь Бутан. Они делают вещи, которые не имеют экономического смысла. Отказываются от миллионов долларов туристического дохода или не продают ценную древесину. Бутанцы не поклоняются богам производительности и эффективности.
– Когда я уезжала в Бутан, коллега пожелал мне: «Я надеюсь, что у вас будет продуктивная поездка». Тогда я не задумалась, но здесь, в Бутане, эта мысль поражает меня как абсурд. Продуктивная поездка? Почему не приятная поездка или хорошая?
Наконец Линда замолкает. Мы сидим в этой тишине, кажется, вечность, хотя это всего лишь около тридцати секунд. Затем Линда смотрит на меня и говорит:
– Вы знаете, если вы остаетесь здесь достаточно долго, вы теряете связь с реальностью.
– В хорошем или плохом смысле?
– Не знаю. Вам решать.
Когда я завтракал следующим утром, пришел Ринпоче. Он принес что-то круглое, завернутое в газету. Сияя, он разворачивает сверток. Это яблоко. Самое большое яблоко, которое я когда-либо видел, размером с баскетбольный мяч.
Он протягивает его мне. Я благодарю его, а затем спрашиваю о его работе целителя. Люди приезжают со всего мира, чтобы увидеть его. Западные врачи делают много хорошего, говорит он, но было бы лучше, если бы они поняли, что не все можно вылечить с помощью лекарств. Он приглашает меня, чтобы увидеть его на работе, и я охотно принимаю это предложение.