Как затеяли мужики за море плыть
Шрифт:
– Из свейской, говоришь?
– насмешливо переспросил Нилов.
– А какого куражу ради спутался ты, швед, со всякой сволочью? Али заплатили изрядно?
– Господин капитан, - негромко, но твердо сказал мужчина в черном кафтане.
– Барские конфедераты - не сволочь. Мы жаждали освободить республику от тирании Станислава - короля польского.
Нилов не по-стариковски резко повернулся к говорящему, голову набок наклонил, спросил насмешливо:
– Ну и как? Освободили? Больше освобождать не желаете?
– Он усмехнулся, не получив ответа.
– Ну а ты, освободитель, кем будешь?
Человек в черном ответил с достоинством,
– Я - конфедерат Мориц-Август Беньёвский. Солдат, бывший некогда генералом. Теперь же - невольник.
Хохлатые брови Нилова радостно двинулись вверх.
– Изрядный ответ, Мориц-Август! Ты, конфедерат, смел! Ну, вот что, обратился он уже к обоим, - присланы вы сюда под мое попечение и догляд, то бишь в ссылку, но без околичностей скажу - у меня ссыльные, ежели не шалят, безо всякой нужды живут и с полным достатком свободы. Так что смирны будете, то и я вам обид-каверз чинить не стану. Ну а если...
– Мы понимаем, - наклонил голову Беньёвский.
– В ином случае с нами может приключиться та же беда, что и с виденным нами беднягой. Не ради ли нашего приезда вы устроили казнь?
Нилов беззубо улыбнулся:
– Не имею избыток досуга для оных демонстраций. К тому же сами убедитесь в моем мягкосердечии. А виденный вами человек - вор и заводчик возмущений. С этой братией у меня расправа коротка. Да и дали-то ему всего десть ударов - сущие пустяки для сего люда.
– В Петербурге, - сказал Беньёвский, - я видел, как людей убивали насмерть с трех ударов.
Камчатский начальник снисходительно улыбнулся:
– Да что там с трех! Я и таких ловкачей видал, что с одного кнута перебивали человеку кость хребтовую. Я же наказание соразмерно с силой и мастерством своего Евграфа косорукого назначил. Кошкины слезы, говорю я вам.
Было видно, что Нилову неприятен разговор о казни и он досадует на случай, давший приехавшим возможность увидеть её, но отходить от понравившегося ему Беньёвского капитану тоже не хотелось.
– Ну а каким мастерствам или наукам обучен?
– спросил он у конфедерата.
– Писать-то хоть по-российски умеешь?
– Пишу по-русски лучше, чем говорю, - вежливо отвечал бывший мятежник.
– Еще владею латинским, греческим, еврейским языками, разумею по-турецки и по-персидски. Французский, польский, немецкий знаю совершенно, но аглицким владею плохо, однако и его немного понимаю.
– Вот ты каков!
– удивился Нилов.
– Ну а арифметику, геометрию знаешь?
– Математике я учился в Лейпциге у Рибуса, который преподал мне заодно и курс метафизики. Физику же познавал я в Дрездене и Вене у докторов Генце и Вальтера фон Хаале. В подтверждение сего имею диплом. Порядочно владею и тайными науками - астрологией, алхимией, магией, умею угадывать будущее на многих видах материи, а также по звездам.
– Отменно! Отменно, судырь!
– воскликнул Нилов горячо.
– Станешь большерецких хлопцов учить. В остроге много охотников найдется. Оным сыщешь вдобавок на пропитание. Я же кладу тебе от казны на хлебный трактамент пятак в день. Сегодня же изволь откушать у меня - хочу за неимением ведомостей узнать от тебя кое-какие новостишки. К шести часам приходи. Ну а с товарищем твоим, - оборотился Нилов к Винблану, - не знаю, что и делать, раз он российской грамоте досуга не имел обучиться. Впрочем, подумаю. Пока определяю тебе, Мориц, под квартиру дом Петра Хрущова, такого же ссыльного, да токмо поглупей, а господин Винблан пускай
Нилов в знак того, что разговор окончен, повернулся в сторону других телег и недовольно прокричал:
– Ну а там кто такие? Тоже на поселение? Да разве ж должным местом в Санкт-Петербурге думают, когда столь великими ордами отправляют их сюда? Скоро у меня ссыльных больше, чем гарнизонных солдат будет! А тогда что делать прикажут?
2. ТЫ КТО ТАКОВ?
Чтобы попасть к назначенной Ниловым квартире, телеге пришлось выезжать из крепостицы и перебираться через рукав реки. Всех домов в Большерецке и впрямь оказалось не больше сорока. Построенные из листвяка и топольника, многие из них были курные, кое-где с плохо забитыми мхом пазами. Проехали и кабак с гомонящими в нем казаками, винокурню, ясачную избу и аманатскую казенку. Проехав ещё немного, остановились у избы, в которой, как утверждал отправленный с телегой проводник, и жил Петр Алексеич Хрущов. Возле дома стая собак неистово дралась из-за куска лососиной требухи. Свою поклажу немалого размера сундук - Беньёвский сам спустил на землю, а телега с угрюмым Винбланом, не перестававшим рассматривать сапог, покатила дальше.
Дверь оказалась открытой. Через вонючие, грязные сени Беньёвский прошел в покой. Сквозь мутное холстинное оконце свет проникал едва-едва, но хозяина квартиры вошедший увидел сразу - полный бородатый мужчина лет тридцати пяти лежал на кровати, закинув свои длинные, словно жерди, ноги на деревянную спинку. Кудлатая голова его покоилась на подушке с грязной наволокой, на столе у изголовья стояла большая клетка из ивовых прутьев с какой-то птицей, взъерошенной, как и её хозяин, но выводившей мудреные, затейливые трели. Лежавший мужчина поощрял её пение тем, что постукивал по жердочке просунутым в клетку указательным пальцем, имевшим длинный кривой ноготь. Появление в доме незнакомого человека, похоже, не произвело на хозяина особого впечатления, потому что обутых в сапоги ног он с кровати не снял, а только немного повернул в сторону вошедшего голову и грубо спросил:
– Ты кто таков?
Беньёвский вежливо поклонился:
– Я - Мориц-Август Беньёвский, бывший польский конфедерат. Сослан сюда на вечное поселение. К вашей же милости определен на постой капитаном Ниловым.
– Вишь ты! Польский конфедерат!
– то ли удивился, то ли обрадовался лохматый мужчина.
– Ну а кто я таков, ты знаешь?
– Нет, не имею чести знать.
– Ну так знай, что я волею Господа Бога и моих дражайших родителей являю собой бывшего капитана лейб-гвардии Измайловского полка Петра Лексеича Хрущова. Водворен в сию клоаку уж семь лет назад по исключении из звания и фамилии и числа благородных людей вообще, а также по публичному шельмованию за вины политические. Слушай, конфедерат, а вино у тебя не сыщется?
– закончил совершенно неожиданно Хрущов.
Беньёвский хоть и был несколько удивлен приемом, но грубость будущего сожителя произвела на него приятное впечатление и была симпатична видевшейся за ней недюжинной силой и уверенностью. Но улыбку он все-таки сдержать не смог:
– Вина у меня нет, но имею небольшое количество аптечного спирта, захваченного для приготовления компрессов и припарок. Если угодно, я могу уступить вам его, и весьма охотно.
– Сделай милость, уступи, - ловко скинул на пол свои огромные ноги Хрущов, - а то вот лежу и чую, как свербит душа, а помочь ей нечем.