Как живут мертвецы
Шрифт:
Потом их учили принимать тяжелые лекарства. Черчилль и его сексуально продвинутые ассистенты показали Шарлотте, как нюхать золадекс в первый день ее цикла. Она может схватить кайф просто от сознания, что наконец-то взялась за дело, даже если после ее нюхательных сеансов нахлынут страшные перепады настроения, волны гормональной weltschmerz. [47] На пятнадцатый день ее цикла, убедившись в том, что яичники беспробудно спят, они научат Ричарда впрыскивать жене человеческий гонадотропин менопаузы. Он должен взять для этого огромный шприц и ввести эту дрянь прямо в мышцу супруги. При мысли об этом Ричарду стало тошно, но все же не так тошно, как Шарлотте.
47
Всемирной тоски (нем.).
Все это время им придется делать анализы
Обычно эмбриолог, поглядев через сутки в микроскоп, обнаруживает нормально развивающийся эмбрион, иногда даже два. Реже бывает четыре — или ни одного. Нужно решить, какой из эмбрионов имплантировать, какой забраковать, а какой подвергнуть глубокой заморозке, чтобы получить Шарлотт и Ричардов в отдаленном будущем. Добрый Лорд считал отбор яйцеклеток своим коронным номером. Он, подобно домашнему божеству, вглядывался в онтогенез через микроскоп, чтобы решить, какие из эмбрионов оставить, а какие забраковать.
Вернувшись на Камберленд-террас, в титаническую квартиру, я наблюдала, как Ричард вводит жене очередную порцию человеческого гонадотропина: оба, согнувшись, тяжело дыша, осуществляли болезненную консуммацию брака. Затем трансфер. Назад в Южный Кенсингтон, на кушетку, получить еще один укол. Затем жестокая премьера, в ходе которой Шарлотте пришлось наблюдать на мониторе за эмбрионами, отобранными Черчиллем, — ну, разве они не прелесть? Затем получившую успокоительное Шарлотту наконец оплодотворили. Проклятая лотерея! Только двадцать процентов оплодотворенных яйцеклеток имеют шанс добраться до шейки матки. Одна из пяти! На ипподроме покорности мало шансов на успех. И все же следует отдать ей — нет, им обоим — должное, за стойкость. Один цикл лечения сменялся другим, времена года перетекали друг в друга, как акварельные краски на детском рисунке, а Ричард с Шарлоттой не сдавались.
Более того, я стала гордиться Шарлоттой и Ричардом. Они были настоящими бойцами — ввязавшись в драку, не собирались уступать. В отличие от Наташи, они не поддавались чарам, не слушали внутренних голосов, нашептывающих: «Бросьте сопротивляться. Вы же знаете, у вас никогда не будет детей. Откажитесь от борьбы. Усыновите кого-нибудь, пока у вас осталась хоть малейшая возможность, не пускайте по ветру ваши Бумажные Обрезки…»
Да, я гордилась ими, но, похоже, эта гордость в значительной мере объяснялась тем, что в те годы я гордилась почти всем.Гордилась русскими, контрабандой вывозившими плутоний, — ловкие ребята! Гордилась их президентом — проспавшим Ирландию. Гордилась Шакалом — которого в конце концов поймали. Гордилась смешной англичанкой, за одиннадцать лет обошедшей вокруг земного шара. Говорят, когда она добралась до Джон-о'Гротса, ей сделали рентген и обнаружили, что у нее таз семидесятилетней женщины. Расскажи мне об этом все, сестра, — быть может, это мой. Гордилась сектантами, совершившими групповое самоубийство в Швейцарии. Гордилась госсекретарем Дином Раском — не-о-бы-чай-но. Гордилась Розой Кеннеди — добро пожаловать на борт. Снова гордилась русскими — неэффективно уничтожившими Грозный артиллерийским и стрелковым огнем. Гордилась Талибаном — парнями в умопомрачительных головных уборах. Гордилась турками — отрицая геноцид в прошлом, гораздо легчеустроить новый. Гордилась Майклом Джексоном, этим побелевшим — на зависть евреям — чернокожим. Гордилась Тимоти Маквеем — вот это парень! Фашизм по-американски. Гордилась французами — им понадобится вся их гордость, чтобы воздвигнуть гордую махину Европейского экономического сообщества. В добрый путь, друзья! Возобновить испытания ядерного оружия — именно то, что нужно миру в 1995 году. А раз уж вы этим занялись, тогда какого черта оправдали Дрейфуса? Похоже, проявили не-уместное смирение. Гордилась англичанами, припершимися в Сараево, — вы опоздали всего на пару лет, друзья, с вашей армией под командованием Йоса. Гордилась О. Дж. Симпсоном — ну что ж, кому-то это должно было сойти с рук. Гордилась Луисом Фараканом [48] с его миллионом человек — плюс-минус 600 000. Гордилась Игалем Амиром, [49] который только исполнял волю Господа и ни о чем не жалел. Гордилась принцессой Слоаной, сбежавшей из дома, когда ее муженек, тщедушный лошадник, отправился
48
Луис Фаракан — лидер движения «Нация Ислама».
49
Игаль Амир — убийца израильского премьер-министра Ицхака Рабина.
50
Первой среди равных (лат.).
О да, из этого океана гордости внутри можно было немного и расплескать. Черт возьми, у меня еще оставалась гордость за Нэтти и Рассела, эту золотую парочку.
Эти милые птички резвились и ныряли в прудах плутократии, их клювики и коготки увязали то здесь, то там. Один месяц они жили в апартаментах в Мейфэре, другой — в пентхаусе в Паддингтоне. Они меняли квартиры, как перчатки. В своем маниакальном стремлении к роскоши — разъезжая по Олдгейт в кабриолете «гольф», пока в Сити росла гора неоплаченных счетов, — они подражали респектабельному богатству Элверсов. И даже в своих ленивых стерильных соитиях стали подражать стремлению Элверсов зачать ребенка.
Нет, не совсем так. Пока я моталась по городу — иногда пешком, чаще на автобусах и реже на метро, — следуя линиям жизни моих девочек, я поняла, что сигареты с марихуаной, которые время от времени выкуривал Рассел, превратились в стог конопли. Что лишние полпинты светлого пива превратились в лишнюю бутылку «Феймос граус» или «Столичной». Что он вообще позволял себе много лишнего. Они крикливо ссорились. Эти проклятые птицы готовы были заклевать друг друга, плавая по пруду в сгущавшихся наркотических сумерках, не замечая, что остальные птицы улетели, а берег покрылся белесой коркой. Что наступает суровая зима.
Нет, это Элверсы подражали Рассу с Нэтти, занюхивая и вкалывая лекарства, очищая молочно-белую жидкость. Вскоре эта детская страсть к передразниванию — почему, о, почему некоторые дети никогдане становятся взрослыми? — передалась Рассу с Нэтти, и они вновь стали нюхать и колоться и промывать молочно-белую жидкость.
Я предвижу будущее — но что в этом толку? Вижу, как они смотрят с дивана бесконечные мыльные оперы. Слушают синтезированную аритмию музыкальных заставок, словно она способна внести драматургию в их оперную жизнь. Слышу, как вздымается на октаву ее голос. И искаженный левиафановский стон его похоти, взывающий к ней из глубин. Когда он взял ее силой — весной 1996-го это случалось все чаще, — горько было сознавать, что это онсчитал себя обиженным. Маленькой девочкой.
После того, как я стала тайной свидетельницей их драки в доме, который они снимали на Ноттинг-Хилл, я шла домой вдоль ограды Гайд-парка. При жизни я, естественно, страдала белонефобией, болезненным страхом перед иглами и любыми другими острыми предметами. В ту пору я не смогла бы пройти и милю вдоль железной ограды. Даже помыслить об этом не смела.А если бы и смела, то кренилась бы набок, как старое судно, перегруженное дебелыми страхами. Похоже, смерть хотя бы придала мне устойчивости.
Дети гонялись друг за другом, забегая в боковые улочки. Лити и Грубиян — неизменно резвые котятки смерти. Достигнув Парк-лейн, мы пересекли три ведущих на север улочки. Перелезли через барьеры у обочины, увертываясь от машин, направлявшихся на юг. За Гроувнор-сквер подул ветерок, я оглянулась и увидела за серой глыбой американского посольства мозаичную зелень Гайд-парка, которую трепали дождь и ветер.
Даже шум исступленно ревущего города вскоре стихнет, если втянуть голову в плечи и постараться его не замечать. Когда в дождливом небе закружился сухой мусор, я побрела на Беркли-сквер и опустилась на скамейку. Там тогда росли еще не заболевшие вязы — так мне кажется. Ясела и забылась, глядя на мокрые, прилипшие к тротуару листья, на угасавших стариков. Иди сюда, сигарета номер сто тридцать четыре, пришло твое время.Мне подумалось, что никогда еще смерть так не изнуряла меня. Или, точнее, что я никогда еще не чувствовала такую лень. Даже мысль об усталости вызывала у меня зевоту.