Какое ТЕБЕ дело до того, что думают другие?
Шрифт:
Проверь шесть!
Моя двоюродная сестра Франсис воспитала во мне правильное отношение к прессе. Она была корреспондентом информационного агентства «Ассошиэйтед Пресс» в Белом Доме при администрациях Никсона и Форда, а теперь работала для «Си-Эн-Эн». Франсис рассказывала мне истории о парнях, которые убегали через заднюю дверь, потому что боялись прессы. От нее я перенял идею, что пресса не делает ничего плохого; репортеры просто пытаются помочь людям узнать, что происходит, и поэтому никому не будет вреда, если с ними обойдешься вежливо.
Я узнал, что репортеры действительно весьма дружелюбны, если дать им шанс проявить это дружелюбие. Таким образом, я не боялся журналистов и всегда отвечал на их вопросы.
Репортеры объяснили
Судя по всему, я был единственным отвечавшим на вопросы репортеров. Очень часто остальные члены комиссии спешили побыстрее сбежать на обед, а я по-прежнему оставался в аудитории и отвечал на вопросы журналистов. Но я подумал: «В чем смысл проведения публичных заседаний, если ты сразу же убегаешь, как только тебя спросят, что значит то или иное слово?»
Когда мы, наконец, собирались на обед, мистер Роджерс напоминал нам быть осторожнее и не разговаривать с журналистами. Я говорил что-нибудь вроде: «Ну, я лишь рассказал им о кольцах».
Он говорил: «Ничего страшного. Вы все делаете правильно, доктор Фейнман; у меня с этим не возникает никаких проблем». Так что я так никогда и не понял, что он хотел сказать, когда говорил нам «не разговаривать с журналистами».
Работа в комиссии была весьма напряженной, поэтому время от времени я устраивал себе отдых, обедая с Франсис и Чаком, сыном моей сестры, который работал в «Вашингтон Пост». Поскольку мистер Роджерс не переставал твердить об утечках, мы никогда не говорили ни слова о том, чем я был занят. Если «Си-Эн-Эн» было нужно узнать что-либо обо мне они должны были посылать другого репортера. То же самое касалось и «Пост».
Я сказал мистеру Роджерсу о своих родственниках, которые работают в прессе: «Мы договорились не говорить о моей работе. Как Вы считаете, есть какие-то проблемы?»
Он улыбнулся и сказал: «Все в полном порядке. У меня тоже есть двоюродная сестра-журналистка. Проблем нет никаких».
На среду у комиссии не было запланировано никаких дел, поэтому генерал Кутина пригласил меня в Пентагон, чтобы рассказать о взаимоотношениях военно-воздушных сил и НАСА.
Тогда я попал в Пентагон впервые. Там было множество парней в военной форме, которые подчинялись приказам — совсем не так, как в гражданской жизни. Он говорит одному из них: «Я хотел бы воспользоваться комнатой для проведения брифингов… »
— Есть, сэр!
— …и мы хотим посмотреть слайды с номера такого-то по номер такой-то.
— Есть, сэр! Есть, сэр!
Все эти парни работали на нас, пока генерал Кутина проводил для меня презентацию в специальной комнате для брифингов. Слайды показывали с помощью кинопроектора, расположенного сзади, на прозрачную стену. Все это действительно было необычно.
Генерал Кутина говорил что-нибудь вроде: «Сенатор Такой-то у НАСА в кармане», — а я говорил, полушутя: «Мне не нужны посторонние комментарии, генерал; Вы же забиваете мою голову! Но не переживайте; я все это позабуду!» Я хотел казаться наивным: сначала я узнаю, что произошло с шаттлом, а уж потом буду переживать о больших политических давлениях.
Где-то во время презентации генерал Кутина заметил, что у всех членов комиссии есть какое-то слабое место из-за их связей: ему, проработавшему в очень тесном контакте с персоналом НАСА, занимая ранее должность директора Программы по созданию военно-воздушного космического шаттла, сложно, если не невозможно, поднимать некоторые трудноразрешимые вопросы, связанные с руководством НАСА. Салли Райд все еще работает на НАСА, поэтому она не может просто говорить все, что хочет. Мистер Коверт работал над двигателями и был консультантом НАСА и т.д.
Я сказал: «Я связан с Калтехом, но не считаю это слабым местом!»
— Что ж, — говорит он, — Вы абсолютно правы. Вы непобедимы — насколько это сейчас представляется. Однако у нас, в военно-воздушных силах, есть одно правило: проверь шесть.
Он пояснил: «Парень ведет самолет, глядя по сторонам, и чувствует себя в полной безопасности. Другой парень поднимается выше него и летит за ним (в «шесть часов» «двенадцать часов» находится непосредственно впереди) и стреляет. Именно так сбивают большинство самолетов. Думать, что ты находишься в безопасности, очень опасно! Где-то все равно есть слабое место, которое нужно отыскать. Всегда нужно проверять шесть часов».
Входит какой-то солдат. Он что-то бормочет по поводу того, что кому-то нужна комната для брифинга. Генерал Кутина говорит: «Скажи им, что я закончу через 10 минут».
— Есть, сэр!
Наконец, мы выходим. Там, в коридоре, стоят ДЕСЯТЬ ГЕНЕРАЛОВ и ждут, когда мы освободим комнату, — где сидел я, слушая этот профессиональный брифинг. Я почувствовал себя просто потрясающе.
В течение оставшегося дня я писал письмо домой. Я начал беспокоиться из-за правила «проверь шесть», когда описал реакцию мистера Роджерса на мое посещение Франсис и Чака. Я написал:
…я остался очень доволен реакцией Роджерса, но сейчас, когда я это пишу, мне приходят другие мысли. Это было слишком легко — после того, как он прямо сказал о важности отсутствия утечек и т.п. на первых заседаниях. Меня что, подставляют? (ВИДИШЬ, ДОРОГАЯ, У МЕНЯ УЖЕ НАЧИНАЕТСЯ ВАШИНГТОНСКАЯ ПАРАНОЙЯ)… Я думаю, что вполне может случиться так, что во всем этом есть кое-что, что кто-нибудь пытается от меня скрыть и дискредитирует меня, если я подберусь слишком близко… Так что, хотя мне этого не хочется, я больше не буду встречаться ни с Франсис, ни с Чаком. Но сначала, я спрошу у Фрэн, не стал ли я слишком большим параноиком. Роджерс кажется очень сговорчивым и все время меня успокаивает. Все это оказалось слишком просто, но, несмотря на это, я, вероятно, для него как заноза в одном месте…
Завтра в 6:15 утра мы летим специальным рейсом (на двух самолетах) в Космический Центр им. Кеннеди, чтобы прослушать брифинг. Нет никакого сомнения, что мы походим по этому Центру, нам все покажут — вот здорово, — но не дадут времени, чтобы поговорить с кем-нибудь о технических деталях. Что ж, у них ничего не выйдет. Если я не буду удовлетворен к пятнице, то останусь на субботу и воскресенье, или, если они не работают по выходным, на понедельник и вторник. Я намерен проделать работу по выяснению того, что произошло, — и пусть летят щепки!
Я полагаю, что мне позволят это сделать, потому что тогда я буду завален данными и деталями… а они тем временем обработают опасных свидетелей и т.п. Но у них ничего не выйдет, потому что (1) я провожу обмен технической информацией и вникаю в суть дела гораздо быстрее, чем они себе представляют, и (2) я уже кое-где почуял запах жареного, и я это не забуду, потому что просто обожаю этот запах, ибо он предвещает захватывающее приключение.
Я чувствую себя как буйвол в посудной лавке. Самое лучшее, что можно сделать, — это запрячь буйвола, чтобы он начал пахать землю. Лучшей метафорой будет — бык [32] в посудной лавке, потому что фарфор — это, конечно же, полная чушь [33] .
Так что, за исключением того, что я предпочел бы быть дома и заниматься чем-то другим, я замечательно провожу время.
С любовью,
Ричард
32
Автор использует игру слов. Английское слово «bull» переводится и как «бык» и как «чушь». — Прим. пер.
33
Фейнман собирался раскрыть всем глаза на чушь («bull»), о том, что в НАСА все обстоит очень хорошо.