Калейдоскоп жизни
Шрифт:
Вскоре после возвращения из Тибета возникла необходимость лететь в Бандунг на конференцию неприсоединившихся государств. Ценой неимоверных усилий я добыл место на прямой авиарейс. Однако для выезда в третью страну требовалось разрешение ЦК КПСС. А оно запоздало.
Пришлось отдать билет польскому коллеге. Но когда самолет «Принцесса Кашмира» находился над Индийским океаном, на его борту взорвалась бомба, все погибли. А два года спустя отец вызвал меня из Пекина в Ленинград хоронить мать. Тогда я вновь вспомнил слова основателя школы астрологии и медицины.
Тибетская медицина исходит из того, что легче лечить больного, зная его предрасположенности, сложившиеся
Один из главных символов буддизма — колесо жизни. Его вращение по часовой стрелке олицетворяет причинно-следственную связь прошлого, настоящего и будущего. Сама идея реинкарнации, или перевоплощения душ, исходит из того, что наша нынешняя жизнь является следствием жизни прошлой и причиной жизни будущей.
Тибетская медицина не осталась в стороне от попыток раскрыть сверхъестественные способности человека. Прежде всего это касается ясновидения, в частности, способности видеть биополе больного. Ламы-врачеватели утверждают, что по характеру и оттенку излучения можно судить не только о состоянии здоровья человека, но и о его душевных свойствах, добрых или злых намерениях.
На личном опыте я убедился, что пути выявления сверхъестественных способностей в различных религиях совпадают. Чтобы сдвинуть крышку над таинственной кладовой подсознания, человек должен пройти суровую психофизическую тренировку, своего рода школу самосовершенствования. Формы ее всюду одни и те же: молитва, пост, отшельничество. Этими приемами пользовались и русские старцы в Оптиной пустыни, и махатмы в Гималаях.
Есть своя логика в том, чтобы нравственно укрепить человека, прежде чем раскрыть его потенциальные возможности, дабы он не употребил их во зло. Но «смирять себя молитвой и постом» — средство, а не самоцель. Как мне образно пояснили богословы в Лхасе, если считать буддизм наукой, то тибетская йога — это технология. Инструмент, помогающий проложить дорогу к цели, однако отнюдь не сама цель.
Во время поездки по Тибету мне было 29 лет. И я не мог не заметить: тибетки, в полную противоположность китаянкам, отнюдь не безразличны к встречающимся им мужчинам. Обратил внимание и на то, что местные девушки носят ожерелья из нанизанных на ремешок серебряных монет. Каждая — подарок от парня в память о любовной связи.
Если монет мало, значит, девушка не пользуется вниманием мужчин, и сосватать ее трудно. Близость же с чужестранцем в этом изолированном от мира краю ценится особенно высоко и обозначается в таком монисте коралловым шариком. Во время приема от имени правительства далай-ламы в Лхасе знатные дамы буквально за руку тянули меня к своим дочерям и просили обратить на них внимание.
Повышенная сексуальная озабоченность молодых тибеток имеет свое объяснение. Крыша мира — одно из немногих мест на земле, где сохранилось многомужество. Причины тому, прежде всего, экономические. Для бедных семей это способ сохранить под родительским кровом всех сыновей, заплатив калым только за одну невестку, избежать раздела имущества.
Женят лишь старшего сына, наследующего отцовскую пашню или пастбище. Младшие же сыновья по мере взросления тоже присоединяются к этому браку. Естественной считается и связь свекра с невесткой. Вопрос об отцовстве никогда не встает. Есть лишь общая мать, ибо все дети в семье рождаются из одной утробы. Когда сыновья становятся юношами, им опять-таки берут одну жену на всех.
Традиция многомужества, с одной стороны, и безбрачие монахов — с другой привели в Тибете к избытку женщин при нехватке мужчин. Это породило обостренную конкуренцию между девушками и сформировало в обществе благосклонное отношение к добрачным связям. Когда незамужняя тибетка беременеет, отец ребенка трудится в ее семье две недели до родов и две недели после. Затем родители девушки с благодарностью провожают его и причисляют младенца к собственным детям.
Таково предисловие к эпизоду, о котором я хочу рассказать. Во время одной из поездок по Тибету меня сопровождал молодой дворянин Саду Ринчен, который учился в Индии и блестяще говорил по-английски. Мы осмотрели старинную типографию в карстовой пещере, где буддийские монастыри всей Азии заказывают для себя канон из 214 томов. На стеллажах хранятся тысячи резных деревянных досок, с каждого клише вручную печатается одна из бесчисленных страниц канонического текста.
Познакомившись с предшественниками Ивана Федорова и Иоганна Гутенберга, мы отправились обратно в Лхасу. За крутым поворотом путь нам преградили всадники на вороных конях. Парчевые одежды, какие здешние горцы носили еще во времена Марко Поло, контрастировали со стрелковым оружием новейших образцов. Наш второй джип с четырьмя автоматчиками рванулся вперед. Но тут, будто в голливудском боевике, из-за всех окрестных скал разом появились фигуры вооруженных людей.
Стало ясно: хорохориться нам не следует. Саду Ринчен направился к всадникам на переговоры. Нам вежливо объяснили: правительница здешних мест приглашает иноземного гостя к себе, чтобы с ним познакомиться. Окруженные конной свитой, мы подъехали к средневековой крепости на вершине горы. Под закопченными сводами зала на возвышении стоял золоченый трон, а ступенью ниже — другой, поменьше. Нас усадили на леопардовую шкуру перед троном.
Как мне пояснил Саду Ринчен, здешняя правительница, которую он по-английски называл «герцогиня», формально является регентшей при своем малолетнем брате. Ее владения простираются «на три дневных перехода» и насчитывают 24 тысячи крепостных.
Два воина с факелами встали по бокам трона, словно на картине Верещагина. И вот вслед за тщедушным подростком появилась сама герцогиня. До сих пор вспоминаю ее с восхищением. Это была прямо-таки Шамаханская царица из сказки о Золотом петушке — статная, гибкая, поражающая неожиданным сочетанием утонченной женственности и суровой властности. Гитлер не случайно считал тибетцев первоистоком арийской расы. Во внешности тибеток совершенно нет монголоидных черт. Они больше напоминают воспетых Есениным персидских красавиц.
После официального обмена любезностями (я поблагодарил хозяйку за возможность посмотреть древнюю типографию) мальчика увели. А герцогиня, несомненно уловившая мои восторженные взгляды, пересела ко мне на леопардовую шкуру. Это вызвало ропот стоявших за троном мужчин, судя по всему — фаворитов. Но правительница разом одернула их едва заметным движением мизинца.
Выпили ячменной браги из чеканных кубков. И герцогиня без обиняков предложила мне остаться, «насколько я захочу», в качестве гостя, чтобы украсить ее девичье ожерелье коралловым шариком. Саду Ринчен, хорошо знавший как китайские, так и советские порядки, сказал, что это невозможно, ибо моего возвращения в Пекин ждет сам Мао Цзэдун.