Калейдоскоп

В доме все спало, только часы тикали на стене. У меня почему-то пропал сон, я лежал, прислушивался к ночным звукам и гадал, скоро ли утро.

— Тик-так, тик-так, — выстукивали часы.

Голос их казался усталым, безрадостным. И когда я вслушался в него хорошенько, то оказалось,

— Ох-ах, ох-ах, ох-ах! — Это я теперь ясно слышал.

А потом Часы заговорили по-настоящему.

— Ох и жизнь каторжная! — жаловались они. — Круглые сутки покоя не знаешь, бегаешь, суетишься, а тут еще гирю эту подвесили — дли чего, спрашивается? Без нее бы, небось, легче было!

Я думал, что Часы разговаривают сами с собой. Но оказалось, у них был собеседник. Этажерка, стоявшая под ними, проскрипела:

— Не волнуйтесь, я вам помогу, я вас сейчас освобожу от гири.

«Как же она освободит их? — подумал я и тотчас вспомнил: — Ну, да! Я забыл вечером подтянуть гирю, сейчас она спустится на Этажерку, и тогда Часы освободятся от ее тяжести».

Так оно, вероятно, и случилось, потому что вскоре голос Часов ослабел, и я услышал совсем другое:

_ Ох, ох, умираем, ох, сердце останавливается, помогите!

Я вскочил, подтянул гирю, и Часы опять завели свою песенку: «Тик-так, тик-так».

Потом я лежал и думал о чудачестве Часов, которые захотели освободиться от своей гири. И еще я думал о людях, которые, подобно этим Часам, мечтают, как бы освободиться от того, что кажется им лишним грузом.

С тех нор я привык по ночам прислушиваться к жизни вещей. Я узнал, что Подушка недовольна своим мягким характером, что Старую Туфлю никто не любит за то, что она задирает нос, а вот Парень Гвоздь — очень хороший, свой парень.

И теперь мне захотелось написать об этом. Мне кажется, что людям будет полезно узнать кое-что о жизни вещей, которые их окружают.

Вы, конечно, слышали о Ящике, о простом фанерном Ящике, который долгое время был у всех на посылках, а потом, испещренный со всех сторон адресами, настолько повысил свое образование, что его перевели в кладовку на должность главного кладовщика.

Работа, как говорят, не пыльная. Правда, если приглядеться поближе, пыли в кладовке всегда хватало, но зато у Ящика здесь, даже при полной темноте, было настолько видное положение, что он сразу оказался в центре внимания. На полках, на окне, на столе и на табуретках — всюду у Ящика появились приятели.

— Вы столько изъездили! — дребезжали приятели. — Расскажите, пожалуйста, где вы побывали.

И Ящик зачитывал им все адреса, которые были написаны у него на крышках.

Постепенно беседа оживлялась, и вот уже Ящик, совершенно освоившись в новой компании, затянул свою любимую песню:

Когда я на почте служил ящиком…

Все давно перешли на ты, и ничего особенного, конечно, в том не было, что Клещи, отведя Ящик в сторонку, спросили у него совершенно по-дружески:

— Послушай, Ящик, у тебя не найдется лишнего гвоздика?

Нет,

— Сколько надо? — щедро спросил Ящик. — Сейчас вытяну.

— Не беспокойся, мы сами вытянем…

— Сами? Зачем сами? Для друзей я… Ящик тужился, пытаясь вытащить из себя гвозди, но в конце концов Клещам все-таки пришлось вмешаться.

Когда я на почте…

— пел Ящик, развалясь посреди чулана. Он потерял половину гвоздей, но еще неплохо держался. Это отметили даже Плоскогубцы.

— Ты, брат, молодец! — сказали Плоскогубцы и добавили как бы между прочим: — Сообрази-ка для нас пару гвоздиков?

Еще бы! Чтобы молодец — да не сообразил! Ящик сделал широкий жест, и Плоскогубцы вытащили из него последние гвозди.

— Ай да Ящик! Ну и друг! — восхищались чуланные приятели. И вдруг спохватились: — Собственно, почему Ящик? Никакого ящика здесь нет.

Да, Ящика больше не было. На полу лежали куски фанеры.

— Здорово он нас провел! — сказали Клещи.

— Выдавал себя за Ящик, а мы и уши развесили…

— И помните? — съязвили Плоскогубцы. — «Когда я на почте служил ящиком!..» Ручаемся, что это служил не он, да и не на почте, да и не ящиком, да и вообще нет такой песни.

Последние слова Плоскогубцев прозвучали особенно убедительно.

— Нет такой песни! — подхватили обитатели чулана. — Нет такой песни и никогда не было!

Расческа, очень неровная в обращении с волосами, развивала бурную деятельность. И дошло до того, что, явившись однажды на свое рабочее место, Расческа оторопела:

— Ну вот, пожалуйста: всего три волоска осталось! С кем же прикажете работать?

Никто ей не ответил, только Лысина грустно улыбнулась. И в этой улыбке, как в зеркале, отразился результат многолетних Расческиных трудов на поприще шевелюры.

— Уголь — это краеугольный камень отопительного сезона, — говорил Кусок Угля своим товарищам по сараю. — Мы несем в мир тепло — что может быть лучше этого? И пусть мы сгорим, друзья, но мы сгорим недаром!

Зима была суровой, тепла не хватало, и все товарищи Куска Угля сгорели. Не сгорел только он сам, и на следующий год говорил своим новым товарищам по сараю:

— …Мы несем в мир тепло — что может быть лучше этого? И пусть мы сгорим…

Краеугольный Камень оказался камнем обыкновенным.

— Помещение должно быть открыто, — глубокомысленно замечает Дверная Ручка, когда открывают дверь.

— Помещение должно быть закрыто, — философски заключает она, когда дверь закрывают.

Убеждение Дверной Ручки зависит от того, кто на нее нажимает.

Бутылку судили за пьянство, а она оказалась невинной.

Суд, конечно, был не настоящий, а товарищеский, — за пьянство, как известно, не судят. Но для Бутылки и этого было достаточно.