Калигула

Нони Даниель

Семья погибшего не смогла сразу определиться с наследником, способным осуществлять власть, т.е. династическую преемственность. Сестры Калигулы Агриппина II и Юлия находились в ссылке, партия их была уничтожена, а Клавдий, как и маленький Нерон, не относился к роду Юлиев. Сенаторы оказались в ситуации, весьма напоминавшей события, связанные с убийством Юлия Цезаря 15 марта 44 года до н.э. Тогда сенат принял компромиссное решение: все планы покойного оставить в силе, убийц же амнистировать. И сейчас, после гибели Гая, многие выступающие в сенате одобрили убийство тирана, совершившего неслыханные злоупотребления, и предложили вернуться к республиканской форме правления, упразднив политический режим Августа. Подобная мера казалась радикальной: сменить не правителя, а политическую структуру. Но умонастроения не были готовы к подобным переменам. Многие подозревали ораторов, что те только

пытаются выиграть время, ожидая прибытия военачальников. Тем не менее людей охватило возбуждение, когда речь зашла о возвращении свободы. Ораторы выступали один за другим, но так ничего и не решили. Сенат ожидал новостей.

Тем временем солдаты из римского лагеря, которые удерживали Клавдия, сына популярного Друза I и брата еще более популярного Германика, заявили о своем желании иметь императора. Поскольку сенат так и не пришел к единому мнению, некоторые из сенаторов предложили провозгласить императором Клавдия и принести ему присягу. Утром 25 января сенаторы узнали о предложении солдат и направили к ним официальную делегацию, составленную из магистратов, чтобы предложить Клавдию, зная его послушный характер, пока ничего не предпринимать. Однако Клавдий уже не распоряжался собой, и посланцы сената лишь удостоверились в решимости солдат.

В сенате продолжались дебаты: тем временем у Капитолия и на Форуме стали собираться толпы людей, которые узнали о требованиях солдат и, одобряя их выбор, также требовали Клавдия. Плебс открыто заявил о своем желании сохранить монархию, которая больше соответствовала их интересам, в противоположность республиканской олигархии, оставившей о себе плохую память. Консулы и сенаторы вряд ли могли помышлять о сопротивлении преторианцам, имевшим славу лучших воинов. К тому же солдаты, охранявшие сенат, разделяя чувства и настрой преторианцев, собирались присоединиться к ним. Сенаторы покорились неизбежному и приняли решение передать Клавдию все властные полномочия, которыми обладал Калигула. Они считали, что новый принцепс будет более управляем. Время покажет, что эти надежды сенаторов не оправдались, впрочем, это уже другая история.

Трупы Гая, его жены и дочери, а также одного или двух убийц, и, как говорили, нескольких сенаторов, убитых разъяренными солдатами, мстившими за своего императора, были забраны родственниками. Тело Калигулы взяли его слуги — рабы и вольноотпущенники, и отнесли в «Сады Ламии», где располагалась его резиденция. Труп спешно сожгли на костре судьбы, а останки захоронили в простой, выложенной дерном могиле. Здесь — начало его посмертной истории и суда над ним современников и потомков.

Прежде всего, заметим, что Калигула не имел в своем распоряжении защитников, кроме солдат и своих близких. О чувствах первых мало что известно (источники умалчивают). Понятно, что они стремились немедленно отомстить; можно обратиться к событиям 68 года н.э., убийству императора Нерона, обнаружив у Плутарха (Гальба, 14, 5) отзвук 41 года: военный трибун Антоний Гонорат, офицер преторианцев, отговаривает своих товарищей, собирающихся изменить Гальбе, родственнику Ливии, напоминая им об убийстве Калигулы. Главная защита памяти погибшего заключалась в его принадлежности к императорской семье. Нападение на него было нападением и на семью. Вот почему его сестры, возвращенные Клавдием из ссылки, пожелали изъять из могилы полуразложившийся труп и похоронить его должным образом. Что касается Клавдия, то, будучи наследником семейной политики своего племянника, он все же не позволил этого. Вскоре он приказал убрать статую Калигулы и изъять из обращения монеты с его профилем; все это было предпринято для того, чтобы показать приоритет сената над императором.

Народ, похоже, был безразличен к памяти о Калигуле: в источниках не упоминаются ни сожаление, ни обида. Покойный неплохо заботился о снабжении Рима, шел навстречу желаниям народа, устраивая зрелища. Здесь Клавдий показал себя умелым подражателем дела Калигулы. Он, правда, отказался от строительства амфитеатра, начатого Гаем, но закончил сооружение большого акведука и построил новое водохранилище в Остии.

Какой отклик встретило убийство Калигулы в провинциях, нам практически неизвестно. Филон Александрийский его одобрял. Иудеи, вероятно, также были рады, тем более, что новый принцепс Клавдий более охотно шел им навстречу. Напротив, александрийцы-греки жалели императора — почитателя эллинизма; к тому же Клавдий предал смерти некоторых из них — «жертв Александрии», — обвинив их в разжигании беспорядков. Так что недаром греки для контраста говорили о «большой душе» его предшественника.

Те авторы, которые донесли до нас многие подробности драматических

событий, — это его противники, относящиеся, прямо или опосредованно, к высшим сословиям: к всадникам, как Плиний Старший и Светоний, или к сенаторам — как Сенека, Тацит и Дион Кассий. В каждом из этих сословий были и сторонники, и противники Калигулы, который благоволил к всадникам в противовес сенаторам, которых он лишил права назначать магистратов. Сенаторы были весьма недовольны его политикой. Дион Кассий свидетельствовал: «Вернувшись в сенат, Калигула хвалил Тиберия и отвергал все несправедливые упреки в адрес покойного. «Вы совершаете не только несправедливость, но преступление против памяти Тиберия!», — говорил он. Затем он заявил, что именно сенаторы виновны в смерти многих из тех, кто был осужден и казнен во время его принципата, о чем свидетельствовали архивы. Затем он добавил: «Вы осыпали почестями живого Тиберия, словно Юпитера, а когда он умер — вы корите его за допущенные несправедливости. Именно вы раздували надменность Сеяна, а потом за это же казнили его». При этом он воспроизвел слова Тиберия, который говорил ему: «Если кто-то говорит тебе правду, это вовсе не свидетельствует о том, что он с сочувствием относится к тебе; он в молитвах просит о твоей смерти, и готов убить тебя сам, если представится такая возможность. Не старайся принести благодеяния людям, а думай лишь о своих удовольствиях и своей безопасности, — это и есть высшая справедливость. Если же ты будешь вести себя иначе, ты, возможно, будешь прославлен, но тебе это ничего не даст, а затем ты станешь жертвой их заговора».

Даже в годы гражданских войн сенат не подвергался таким унижениям и оскорблениям. Что же касается сословия всадников, то заговор, покончивший с тираном, был делом рук высших офицеров, принадлежавших именно к этому сословию. Позже некоторые из них, выполняя волю Клавдия, покончили с собой.

Плиний Старший, исторические труды которого проникнуты глубоким отвращением к Калигуле, при создании своей «Естественной истории» делал переписки из сотен старых трудов. Этот галл из Цезальпии, высоко оценивающий военные способности Друза I, Тиберия, Веспасиана и Тита, не принадлежал к высокой римской аристократии, которую он считал развращенной. А чтобы лучше выделить достоинства Веспасиана и Тита, он выпячивал недостатки их предшественников.

У Сенеки подход к Калигуле носит неоднозначный характер. Будучи старше Калигулы на десять лет, он происходил из семьи италиков, обосновавшейся в Кордубе. Его отец, один из самых знаменитых преподавателей риторики, скопил состояние, что позволило трем его сыновьям начать политическую карьеру. Сенека был очень одаренным человеком, а его страсть к интригам сочеталась с высоким умом. Его ненависть к Калигуле постоянно подпитывалась насмешками, которыми тот осыпал Сенеку, и страхом за свою жизнь. Он изображает Гая как кровожадное чудовище, но жестоко высмеивает и Клавдия, сославшего его на Корсику. В целом Сенека был политиком, не обладающим особой щепетильностью, и его нападки на Калигулу — это лишь стремление показать свое искусство полемиста, тем более, что в то время еще существовала относительная свобода слова.

Спустя два поколения мы видим Тацита и Светония, также писавших о Калигуле. Это люди эпохи Антониев, когда существовало согласие между сенатом и принцепсами — Нероном и Траяном. Тацит оправдывал монархический режим своего времени как меньшее зло по сравнению с режимом Юлиев-Клавдиев. Когда он описывает мерзости того времени, то стремится отделить слухи от реальных фактов. Тацит представляет галерею чудовищ, в которой как бы приглушается образ Калигулы: тот был не более, чем зверь среди прочих зверей.

Всадник и высокий магистрат Светоний, в противоположность Тациту, был оптимистом. Он нарисовал целый ряд портретов императоров, перечисляя добродетели и пороки, достоинства и недостатки каждого из них. Калигула для него — абсолютный злодей, который был наказан совершенно, справедливо. В средние века христиане любили читать Светония, который показал пороки царей-язычников.

Наконец, последний важный свидетель, далеко не самый худший, — это Дион Кассий. Этот грек, известный консуляр, брошенный в тюрьму за книги, враждебные к Калигуле, принадлежал к завершающемуся веку Добродетели, поскольку был свидетелем не только самоотверженности Марка Аврелия или энергии Септимия Севера, но и сумасбродств Коммода, жестокости Каракаллы, скандальности Элагабала (Гелиогабала), слабости добродетельного Александра Севера. Дион Кассий пострадал от злоупотреблений монархической власти своего времени и не испытавал никаких симпатий к памяти Калигулы, которому в вину он вменял деспотизм и отсутствие свободы, как и другим принцепсам того времени.