Калиостро. Великий маг или великий грешник
Шрифт:
Лоренца Феличиани. Неизвестный художник
Блаватская, стремясь обелить Калиостро, пишет: " Эта его честность, которая делала его слепым по отношению к недостаткам тех, о ком он заботился, и заставила его поверить двум таким мошенникам, как маркиз Аглиато и Оттавио Никастро, и лежит в основе всех тех обвинений во лжи и мошенничестве, которые ныне расточаются в его адрес. И все грехи этих двух "героев " — впоследствии казненных за гигантские надувательства и убийство — ныне сваливают на Калиостро. Тем не менее, известно, что он и его жена (в 1770 году) остались без средств в результате бегства Аглиато со всеми их денежными сбережениями и были вынуждены просить милостыню во время своего пребывания в Пьемонте
Оставшись без гроша, Бальзамо решил отправиться в Галисию, к гробнице святого Иакова Компостельского — Сантьяго де Компостела. Ему было известно, что при дороге, ведущей к мощам святого, мальтийские рыцари держали гостиницы для паломников, где без всякой платы можно было получить кров и пищу. В. Зотов пишет об этом в своем очерке: "Так он покинул Италию и отправился с женою в Испанию, в одежде пилигримов, продавая по дороге священные амулеты, жизненные эликсиры, симпатические лекарства, бальзамы и тинктуры, возвращающие молодость и красоту, философский камень, превращающий в золото неблагородные металлы. Бальзамо продавал все, не исключая своей жены. Последняя торговля приносила ему более значительный доход. Это происходило в 1770 и 1771 году. Авантюристу было тогда 28 лет…".
С собой у Джузеппе имелась книга "Чудесные тайны" (" Secreti ammirabili") итальянского картографа и натуралиста XVI века Джироламо Рушелли, известного также под псевдонимом Алессио Пьемонтезе. Живым и доступным языком Пьемонтезе раскрывал читателям загадки природы, приводил рецепты целебных составов от всех болезней, рассказывал о свойствах минералов и веществ, об алхимических превращениях. Надо сказать, популярностью книга пользовалась необычайной, хотя наряду с простыми составами автор приводил немало составов экзотических, куда следовало добавить, к примеру, кровь удода или корешок мандрагоры. Долгое время Джузеппе не расставался с этой книгой, извлекая из нее полезные сведения как для составления бальзамов и эликсиров, так и для алхимических опытов.
На обратном пути, когда они прибыли в Экс-ан-Прованс и остановились в трактире "Три дельфина", их приметил проживавший в той же гостинице Джакомо Джироламо Казанова и впоследствии поведал об этой встрече в книге мемуаров "История моей жизни". Написанный уже после громкого процесса и осуждения Калиостро, рассказ этот изобилует неточностями, что подметили проницательные исследователи жизни Калиостро, да и вообще все, что выходило из-под пера знаменитого своими любовными приключениями авантюриста и при этом даровитого писателя, представляет собой щедро приукрашенную цветистым вымыслом полуправду, поэтому относиться к подобному "документальному свидетельству" следует с большой осторожностью. Может быть, никакой встречи Казановы с супругами Калиостро не было и вовсе, потому что хронологически тут неувязка: после своего турне в Испанию в 1768 году Казанова, как следует из его "Записок", три недели лечился в Экс-ан-Провансе в мае 1769 года, после чего уехал в Италию, где жил в Ливорно, Риме, Флоренции и Триесте, ожидая разрешения вернуться в родную Венецию, что ему было позволено только в 1774 году, а вояж четы Калиостро по Испании и затем Португалии относится, как мы видели раньше, к 1770–1771 годам. Разве только предположить, что, совершив из Италии пешее паломничество в Сантьяго де Компостела близ границы с Португалией, супруги Калиостро далее проследовали через всю Францию в находящийся близ Марселя Экс-ан-Прованс, далее в Авиньон, оттуда — кружным путем через Женеву и Пьемонт — в Турин и находящийся еще в нескольких сотнях километров Рим, а оттуда опять вернулись в Испанию, чтобы провести там несколько месяцев, и в Португалию? Другие исследователи предполагают, напротив, что Калиостро с женой не совершали никакого паломничества в Сантьяго де Компостела. Но, тем не менее, рассказ Казановы заслуживает того, чтобы его привести: " Однажды за обедом завели разговор о новоприбывших паломнике и паломнице, итальянцах, что шли пешкам из Галисии от святого Иакова, должно быть, знатных особах, ибо, вошед в город, они роздали нищим немало денег. Прелестная паломница, коей, сказывали, было лет восемнадцать, такая была уставшая, что сразу легла почивать".Казанова во главе "оравы"заинтригованных постояльцев поспешил нанести визит незнакомцам, в которых со своим превосходным знанием людей предполагал найти "фанатичных святош, а может, и пройдох",и запечатлел их внешний облик так: " Паломница сидела в креслах с выражением крайней усталости на челе, привлекая взоры своею юностью, печальной красотой и распятием желтого металла, дюймов в шесть, что держала в руках. Она отложила его при нашем появлении и встала, чтобы радушно нас приветствовать. Паломник, возившийся с ракушками, прицепленными к ее черной клеенчатой накидке, не пошевелился; указав глазами на жену, он, казалось, предлагал забыть о его скромной особе. Выглядел он лет на пять-шесть старше ее, ростом мал, крепко сбит, лицо запоминающееся, исполненное отваги, наглости, насмешки, плутовства, тогда как на лице жены его, напротив, были написаны благородство, скромность, наивность, мягкость и стыдливость. Оба они с трудом изъяснялись по-французски и вздохнули облегченно, когда я заговорил по-итальянски. Она назвалась римлянкой, что я без того понял по красивому ее выговору, а его я принял за сицилийца, хоть он и уверял меня, что неаполитанец. Судя по паспорту, выданному в Риме, фамилия его была Бальзамо, она же звалась Серафина Феличиани и имени своего не переменяла. Читатель встретит спустя десять лет Бальзамо, превратившегося в Калиостро.
Она поведала, что возвращается в Рим вместе с мужем своим, довольная, что поклонилась святому Иакову Компостельскому и Деве дель Пилар; туда они шли пешком и так же возвращаются обратно, живя одним подаянием, тщетно надеясь нищетою своею заслужить перед Господом, ибо много грехов на душе ее. "Но напрасно я всегда прошу один только медный грош, — сказана она, — мне всегда подают серебро и злато, и потому мы понуждены во исполнение обета раздавать, вошед в город, все деньги нищим, ведь оставить их у себя — значит не верить в бесконечную милость Господню".
Она призналась, что крепыш муж нисколько не страдал, тогда как она измучилась до чрезвычайности от того, что надо каждый день идти пешком, спать на скверных: постелях не раздеваясь, чтоб не подхватить какую-нибудь кожную болезнь, от которой так непросто избавиться. Похоже, она упомянула об этом для того лишь, чтоб возбудить в нас желание увидеть гладкую кожу ее, а не только руки, белизной коих мы покамест могли любоваться задаром. В лице был приметен один изъян: гнойливые ресницы портили нежный взгляд прекрасных голубых глаз. Она сказала, что намерена отдохнуть три дня, а затем отправиться в Рим через Турин, дабы поклониться святой плащанице. Она знала, что их в Европе несколько, но ее уверили, что подлинная хранится в Турине; именно ею Святая Вероника стерла пот с лица Спасителя, именно на ней запечатлелся его божественный лик.
Мы удалились, восторгаясь прекрасной паломницей, но не слишком уверившись в ее набожности. Что до меня, то, не вполне оправившись от болезни, я и не думал ее домогаться, но многие спутники мои с большой охотою предложили бы ей отужинать наедине. Наутро является пилигрим, чтоб осведомиться, желаю ли я подняться позавтракать с ними, или, может, лучше они спустятся; ответить "ни то, ни другое" я не мог и сказал, что буду рад видеть их у себя. За завтраком я спрашиваю, каков род его занятий, и паломник объявляет, что он рисовальщик. Талант его заключался не в придумывании черно-белых картин, а в копировании эстампов, но он уверил меня, что искусство его столь совершенно, что он перерисует пером любую гравюру с такой точностью, что никто не сможет отличить копию от подлинника.
— Я рад за вас. Умение это вас не озолотит, но на хлеб насущный без особых хлопот заработаете себе повсюду, где только пожелаете остановиться.
— Так все говорят и все ошибаются. Моим ремеслом не прокормишься. И в Риме и в Неаполе я за день работы получал всего полтестоне. Так можно с голоду помереть.
Тут он показывает изготовленные им веера, краше которых и вообразить нельзя. Они были нарисованы тушью, а казались гравюрами. Чтоб окончательно убедить меня, он извлек копию Рембрандта, что была, коли возможно, краше оригинала. Талант его был несомненный, а меж тем он клялся, что ему на жизнь не хватает; но я ему не поверил. Он был из породы гениальных лентяев, что предпочитают бродяжничать, а не трудиться. Я предложил ему луидор за веер, но он отказался, прося принять его в дар и устроить для них за табльдотом сбор пожертвований, ибо послезавтра они хотели ехать. Я благодарил и обещал помочь.
Я собрал для них пятьдесят или шестьдесят экю, за коими пришла сама паломница, когда мы еще сидели за столом. В молодой женщине не было и толики любострастия, напротив, все в ней дышало добродетелью. Ее попросили написать свое имя на лотерейном билете, но она отговорилась, сказав, что в Риме девочек не учат грамоте, если желают воспитать их честными и порядочными. Все засмеялись, а я нет, мне было жалко и больно глядеть на ее унижение, но с той поры я уверился, что она из крестьян.
Наутро она пришла в мою комнату просить рекомендательное письмо в Авиньон; я в один присест написал два, одно к г-ну Одифре, банкиру, а другое к хозяину трактира Сент-Омер. Ввечеру, после ужина, она вернула мне первое из них, сказав, что муж ее рассудил, что оно им ни к чему. И тут она предлагает как следует на письмо посмотреть, то ли она возвращает; я верчу его в руках и говорю, что, конечно, то самое, какие тут сомнения. Но она, рассмеявшись, сообщает, что я ошибаюсь, что это копия. Я отказываюсь верить. Она зовет мужа, и он, спустившись с письмом моим, разоблачает удивительную сию подделку; это ведь не сложней будет, чем гравюру перерисовать. Я долго восторгался его умением, присовокупив, что он может извлечь из него немалую выгоду; но действовать надлежит с превеликой осторожностью, а то можно и головы лишиться.