Камасутра для Микки-Мауса

Донцова Дарья

– Сахар любите? Если нет, есть мед.

– Большое спасибо, я положу песок.

Лада поставила передо мной кружку, от которой пахло рыбой.

– И что вы хотели узнать? – приветливо спросила она.

– Вы давно знаете Игоря? – осторожно начала я.

– Так всю жизнь, – ответила девушка.

– Да? – удивилась я. – Вместе учились?

– В одной школе, – кивнула Лада, – я на три года старше Игорька, и в садик вместе ходили. Честно говоря, недолюбливала я его в детстве.

– Игоря?

– Ну да.

– Почему?

– Сама была еще ребенком, –

вздохнула Лада, – семь лет только исполнилось, а приходилось за час до уроков из дома выметаться, все из-за Игорька.

Я вздернула брови:

– Не понимаю.

– Чего же тут не понятно, – усмехнулась Лада, – в обязанности мне вменили брата в садик таскать. Весной еще ничего, а зимой и осенью просто ужасно! Сначала дома одень его: трусики, колготки, рейтузы, носочки, майка, рубашка, свитерок, косынка, шапка и т. д. Офигеть можно. Ребенок-то не стоит на месте, вертится, кривляется, потом плакать начинает, жарко ему. А в садике обратный процесс проделать надо, у меня от злости нервы не выдерживали, я его всю дорогу до садика колотила ранцем по голове. Прямо ненавидела Игоря.

– Так он ваш брат, – осенило меня.

– А вы не знали?

– Ну, – я попыталась выйти из неловкого положения, – я только сегодня начала заниматься этим делом, еще во все детали не вникла… И потом, у вас разные фамилии! – Ну и что? – усмехнулась Лада. – Я по глупости в двадцать лет замуж выскочила, через год развелась, а фамилия осталась. Как подумала, сколько документов менять придется, сразу расхотела вновь Грачевой становиться!

– Значит, у вас с братом дружбы не было?

– В детстве да, – пояснила хозяйка, – вечно он у меня под ногами путался. Придут подружки – лезет в комнату, дашь подзатыльник – маме жалуется. Потом за мной начали мальчики ухаживать, а Игорь давай папе наушничать, тот за ремень схватился. Одним словом, не братик, а исчадие ада.

Я внимательно слушала Ладу. Детские обиды самые сильные. Лично я очень хорошо помню, как собирала фантики от конфет. Невинная вначале забава постепенно превратилась в настоящую манию. Обертки аккуратно проглаживались утюгом и вклеивались в тетрадку. Сначала моя мама не обращала никакого внимания на «коллекцию», но потом насторожилась. Ее воспитанная дочка могла на улице с радостным воплем кинуться к брошенному невесть кем фантику и с торжеством заявить, потряхивая смятой бумажкой:

– Такой у меня еще нет!

Мама попыталась объяснить мне, что не следует подбирать грязные фантики. Была прочитана лекция о страшных заболеваниях, которые подстерегают тех, кто ведет себя так, как я. Туберкулез, сибирская язва, чесотка… О венерических болезнях она умолчала, во времена моего детства родители не беседовали с детьми на тему секса.

Но перспектива занедужить меня отчего-то не испугала, и в один прекрасный день мать увидела, как ее дочурка лезет в урну, куда какой-то ребенок швырнул обертку от конфеты. Все, это оказалось последней каплей. Когда я вернулась домой, тетрадка исчезла. Мое горе описать невозможно, до сих пор помню, как заливалась слезами, спрашивая:

– Ну кто взял?

Кто?

Рядом стояла мама. Гладя меня по волосам, она бормотала:

– Не плачь, кисонька, ее уже уволили.

– Кого? – сквозь слезы спросила я.

– Да домработницу, – спокойно пояснила она, – твоя коллекция очень ценная, вот мерзавка и польстилась, украла. Ну ничего, начнешь собирать новую.

Мне исполнилось всего восемь лет, и я поверила маме, да и как могло быть иначе? Мама всегда заботилась обо мне, была моей лучшей подружкой, к тому же, домработница на самом деле исчезла из нашего дома, наняли другую женщину. Собирать коллекцию заново мне не захотелось, я увлеклась марками с изображением животных, и родители охотно покупали их мне в магазинах.

Спустя много лет, уже после маминой смерти, я разбирала ее шкаф. В самом дальнем углу нашелся пакет. Там, среди писем от бабушки и папы, лежала моя тетрадка с фантиками. Наверное, мама, боясь, что дочка станет слишком сильно переживать, все же не решилась отправить «коллекцию» на помойку, наверное, если бы я плакала неделю, она дрогнула бы и вернула драгоценность. Будучи взрослым человеком, я великолепно понимала, что мама хотела мне добра, боялась, как бы неразумное дитятко не подцепило от грязных бумажек заразу, но, увидав тетрадь, я проревела несколько дней. Многие обиды моей жизни забылись, но про фантики я помню до сих пор.

– Но потом Игорь подрос, – спокойно продолжала Лада, – и мы стали нормально общаться. Правда, в основном на каких-то семейных мероприятиях. Я вышла замуж и уехала от родителей. А потом умерла мама, и все стало совсем плохо…

Я хотела было спросить, что же потом с ними случилось, но Лада внезапно задала свой вопрос:

– Ваши родители живы?

– Нет, ни отец, ни мать. Сначала умер папа, а потом ушла мама.

– Тогда вы знаете, как тяжело без матери, – грустно продолжила Лада, – мы тоже с Игорем остались сиротами, мамочка попала под машину прямо возле дома.

Валерий Андреевич Грачев, отец Игоря и Лады, не долго горевал. Он был еще относительно молодым мужчиной, к тому же, на заре перестройки Валерий начал заниматься полиграфическим бизнесом, сначала выпускал визитные карточки и календарики, потом потихоньку начал раскручиваться, но стремительный взлет его благосостояния начался примерно за год до трагической гибели жены. Сами понимаете, что богатый вдовец долго не пробыл одиноким, двенадцати месяцев не прошло после кончины супруги, как Валерий повел в загс невесту, Полину, свою секретаршу, молодую, оборотистую женщину.

Лада вначале даже порадовалась за отца. Она очень любила маму, но понимала, что папа не должен оставаться один. Девушка даже попыталась подружиться с Полиной. Мачеха еще не справила сорокалетия, и между ними могли наладиться хорошие отношения. Могли, но не возникли. Полина мигом дала понять детям: в новой семье Валерия для них места нет.

Мачеха действовала хитро, при муже она мило улыбалась Ладе и Игорю, но всегда строила беседу таким образом, что Лада срывалась и устраивала истерику.