Камбер - еретик (Дерини - 3)
Шрифт:
Графы Таммарон и Мердок с женами занимали верхний этаж с отдельными спальнями и общей гостиной. Через гостиную открывался доступ на галерею под крышей, опоясывавшую верх башни и соединенную с комнатами постельничего на южной стороне здания. Галерея соединяла и с. пока необитаемыми покоями в западной части башни. Первым проектом, за который строители взялись самым рьяным образом, как только Синил приказал начать реконструкцию, было обновление надвратной башни, заброшенной во времена Фестилов. Надвратная и центральная башни сами по себе, даже без стен и системы вторичной защиты, представляли собой почти неприступную крепость.
Король и его братья
Среди новых построек выделялся возведенный у северной стены и крытый черепицей огромный холл, соединенный переходом с центральной башней, для приемов и всевозможных торжеств. Во дворе были конюшни, меньший по размеру холл с комнатами для слуг и кладовыми на втором этаже, который соединялся с кухней. Замковая часовня, мастерская и кузница были почти готовы. Во дворе располагалась тренировочная площадка для конных и пеших воинов. В Ремуте было не так просторно, как в Валорете, но старый замок понемногу обживался.
Пожалуй, лучшие помещения в Ремуте были в распоряжении его архиепископа, того самого Роберта Орисса, который был настоятелем короля Синила в Ordo Verbi Dei. За тринадцать лет, прошедших со времени восстановления архиепископства, резиденция отстроилась и была безупречно отделана. Из ее окон духовенство наблюдало, как по приказу Синила начинается восстановление древней столицы. Собор святого Георгия, выстроенный на фундаменте старинной Церкви и приютивший в своей усыпальнице останки почти всех королей династии Халдейнов, стал первым из множества величественных зданий, задуманных для обогащения и прославления бывшей столицы Халдейнов. Резиденция архиепископа была отличным дополнением этой жемчужины архитектурного искусства.
Поняв, что житье в Ремутском замке было, в сущности, самым примитивным, Хуберт, не теряя времени, обратился к архиепископу как одно духовное лицо к другому за одолжением. И вскоре обрел кров в роскошных и удобных апартаментах Орисса, польщенного и немного робевшего оттого, что один из регентов почтит своим августейшим присутствием его дом.
В то лето граф Эван стал герцогом Эваном-его отец, герцог Сайхир, был из тех самых старцев, которых сразила холера. Вскоре после того как двор перебрался в Ремут, он и Рун, чтобы следить за армией, вернулись в Валорет, где Эван привыкал к обязанностям главнокомандующего, а Рун помогал ему.
Регентский совет распался надвое, и это ослабило влияние на короля и его братьев, зато помогло Эвану и Руну войти в близкие отношения с офицерами и солдатами Гвинеддской армии. В середине августа Совет Камбера узнал, что Эван набрал огромную партию рекрутов и разделил армию, состоявшую теперь по большей части из людей, на две части. Меньшая направлялась в Ремут под непосредственное командование Мердока, Таммарона и непосредственного исполнителя их приказов брата Хуберта-Манфреда, а другая часть расположилась лагерем и вела военные учения на равнине к западу от Валорета.
Никто не знал, зачем их собрали и какого противника они готовятся победить, совершая маневры и оттачивая боевые навыки, но некоторые дерини кое-что подозревали. Эван на деле оказался лишь бездумным исполнителем политики Регентского совета, членом которого был и сам. А Рун Безжалостный мог стать только силой дальнейшего разрушения мира и справедливости.
Однако большинство дерини игнорировали знаки беды и утверждали, что ничего не случится.
Единственным источником информации для Элроя и его братьев об окружавшем Ремут мире были отчеты Эвана и Руна, которые поступали все реже и реже. Состояние здоровья Элроя никогда не было так хорошо, как в мягком климате равнин, и больная ступня Джавана беспокоила меньше обычного. Следуя королевским традициям, несколько раз в неделю трое мальчиков выезжали на равнину Кандор Ри, чтобы поохотиться, порыбачить или просто вместе с ветром поноситься на прекрасных чистокровных лошадях. Иногда они брали с собой соколов, но чаще всего компанию им составляли красноухие гончие, преподнесенные в подарок графом Мердоком. Они доставляли много хлопот королевскому портному, который не успевал подгонять по росту их одежду,-за лето 917 года мальчики подросли на несколько дюймов. А близнецы, которым пошел тринадцатый год, стали приобретать черты сложения юных мужчин. Во многих отношениях это было самое счастливое лето в жизни братьев.
Тела мальчиков стали много сильнее в то лето, но они не слишком повзрослели умом. Король и его братья вывозились на всевозможные торжества и церемонии, регенты регулярно приносили кипы документов, требовавших королевской подписи, но они отговаривали его от участия в таких собраниях, где действительно принимались важные решения, кроме тех случаев, когда были уверены в нужном для них исходе. Элрой был на самом деле королем, но он был и двенадцатилетним мальчиком, напоминали они ему, и большинство государственных дел слишком сложнее для его понимания. Когда он вырастет, у него появится предостаточно времени, чтобы ломать голову над подобными вещами. Мердок и Таммарон были душою всех этих увещеваний.
Достаточно наслушавшись, Элрой понемногу поверил в них. Ему всегда не доставало силы воли, и неукротимый дух, вспыхнувший во время коронации, быстро сменился скукой. Лекарство для регулярного питья, прописанное ему послушным дворцовым лекарем под видом тонизирующего, делало его еще более вялым. К концу лета Элрой превратился в тихого, покорного принца, мечту всякого регента. Рис Майкл тоже оказался податливым, послушным ребенком, сохранившим, однако, веселость и беззаботность, которые всегда его отличали. И только Джаван, единственный из троих, пытался смотреть вглубь, сквозь благочестивые оболочки регентов, и очень тщательно скрывал то, что ему удавалось разглядеть.
Разумеется, первой заботой Джавана после суматохи коронации было выздоровление Тависа. Хотя его физическое состояние улучшалось самым чудесным образом, теперь, когда никакой опасности для жизни не было, он погрузился в глубокую депрессию, замкнувшись в темнице горя собственной души. Часто он вообще не вставал с постели и лежал, уставясь на стены или в потолок своей крохотной спаленки. В такие минуты его царственный друг ужасно волновался, принимался читать вслух или без умолку говорил, получая лишь односложные ответы. Когда Тавис полностью выздоровел, монологи Джавана наконец-то перешли в дискуссии и совместные прогулки по замку.