Камбрия — навсегда!
Шрифт:
Кунеда, как я уже говорил, был бритт и римлянин разом, значит, человек спокойный и рассудительный вдвойне. А потому он велел парочку взять под стражу, и повёз в Гвинед: в качестве подарка для Дон. Он ведь и прежде наведывался по разным делам, давал советы и вообще числился другом семьи — и решение предложил дружественное. Мол, я остался без жены, а сам ещё мужчина в самой силе. Давайте-ка породнимся, да я половину земель в приданое отхвачу, и с остальными помогу управиться.
— Эй, погоди, я что-то слыхал про «хранительницу ног»… — встрял один из товарищей рассказчика.
— Так
— У них не только ноги вонючие, — уточнил один из О’Десси, — так что невесте могу только посочувствовать. И вполне понимаю, почему девки с берегов Клайда и Твида вешаются на шеи нашим парням. Наши чище.
— Вот жена Кунеды тоже так решила, — усмехнулся горец, — и всё-то шло по её… Дон согласилась на обмен! У неё войска не было, у Кунеды было, разговор шёл пока добрый. «Ну», — говорит северянин, — «Зови свою старшую, Немайн!»
— А Немайн-то и нет!
— Вот именно, — рассказчик подмигнул подыгравшему ирландцу, — нет. Ушла, и, видимо, не зря, что-то мне кажется, с Кунедой они б не спелись. Ну, Кунеда не уныл, велел позвать другую, Аранрод. Ан та прийти не может — от волнения схватки начались, рожает! Приуныл северянин. Спросите, говорит, от кого хоть детишки? Выяснилось: от брата, Гвидиона. Эту парочку, стало быть, тоже под арест. Под домашний, в той же комнате, в которой близнецы уродились.
А легат стал думу думать. И решил, что по-хорошему честь ему восстановить никак уж не удастся, придётся по-плохому. Но убивать никого не захотел. Взвесил вину, и сказал: «Ежели жить хотите, так опозорить себя вы должны сильнее, чем меня. А поскольку оскорбление вы мне нанести через запретную страсть, так и наказание будет вам соответствующее…»
И велел тому брату, что жену чужую соблазнил, поступить с тем, что прижил детей от сестры, как с женщиной. Троекратно.
Дон как услышала приговор — стала просить. Без толку. Колдовать начала — но у Кунеды было с собой полторы когорты британских ветеранов Двадцатого легиона, а это — лучший легион Империи! Таких не берёт ни сон, ни чох, ни птички Рианнон, ни песни Неметоны… Скрутили её и кляпом заткнули.
«Ты тут больше не королева», — заявил Кунеда, — «Раз до такой неправды допустила…» Тут сида снова взмолилась — чтоб ей хоть позора не видеть!
— Это с заткнутым-то ртом?
— Ну, мычала, наверное. А может, кляп выплюнуть ухитрилась, сида же. Не важно. Сыновей-то знала, и верно, умереть с честью не захотел ни один. Проделали, что велено, на виду у всего войска, и всех гвинедцев, кто желал смотреть. Три раза. После того никакой власти у них уже не было, так что оставили им по поместью на прожитие, и по пять тысяч голов скота…
А мать отвезли к ближайшей границе, сунули котомку с краюхой хлеба — и с тех пор о великой сиде Дон в Гвинеде не слыхивали.
Королём Гвинеда Кунеда заделался сам, нынешние короли, и настоящий, и лизоблюд нортумбрийский — оба от него происходят.
Гвидион и дальше жил с сестрой, как с женой. Как и поныне. Только позора не выдержал, ушёл из Гвинеда. И вообще на бриттов зло затаил. Так, что от великой ненависти и за ум взялся. Тут и саксы пожаловали. Стал он им помогать, и много пролил нашей крови. Говорят, саксы потому и не двигались полсотни лет после горы Бадон, что в той сече Артур опозоренному сиду глаз стрелой выбил, и стрела до мозга дошла. Ждали, пока оклемается. Они же без него никуда: жертвы приносят и богом называют.
Рассказчик умолк. У костра молчали. Пока один из ирландцев не хлопнул рукой по колену и не подытожил:
— Понял.
— Чего ты понял? — спросили его.
— А отчего Господь наш отказался выходить с Одноглазым на поединок, хотя тот и вызывал. Зазорно!
Собравшееся у костра воинство грохнуло хохотом. И понемногу рождалось ощущение того, что им саксов не побить — тоже зазорно. Почти как цену кунединой чести выплатить! Хотя бы потому, что поутру, опровергая ворчание не верящих знатоков, на правом берегу показались значки гленской армии.
Началась обычная встречная суета. Довольно хорошо организованная: сиду с ученицей встречали отец и сестра, а её армию — заранее разбитый лагерь и магазин. Обычные хлопоты разом перелетели на широкие плечи Ивора, да на хрупкие — Нион Вахан. Пронзительный голос, которым Луковка принялась распоряжаться, был настолько похож на командные покрикивания Немайн, что постоянно приставляемая формулировка: «Голосом Неметоны!» стала пониматься буквально. Распоряжалась бы сама — наломала б дров, пусть и насмотрелась на то, как разбивает лагерь сида. Но рядом неизменно находился Ивор, который выручал в затруднительных ситуациях. «Девочке нужно учиться не разбивать лагерь, и даже не командовать — слушать», — объяснила ему Хранительница, — «И доверять. Хоть кому-то, кроме меня…»
Для начала — вполне годился легат, человек, надёжный по должности. Который находил, что его, по сути, команды, поданные рассекающим воздух звоном «голоса богини», что самой сиды, что её странной подруги, приобретают дополнительный вес. Как и он сам. Многие заметили, что самые сложные вопросы обустройства временного походного быта и богиня-то решала с его слов.
Ещё оказалось хорошо, что ирландцы теперь знали, о чём молчать — и когда почитающий старых богов Харальд проходил мимо, про непотребства всякие словечка не звучало. Пусть сейчас он служит Неметоне, но уважать Вотана это ему ничуть не мешает.
Анна, сразу, как соскочила с колесницы — большой, шестиколёсной, — отправилась в город. При наличии нормальных домов и хорошего укрепления располагать госпиталь под шатрами за жиденьким частоколом додумался бы разве жесточайший формалист, цепляющийся за каждую букву писаного наставления. Мэтр же Амвросий всегда предпочитал живой опыт. Не только свой, да и римские книги он почитал основой лекарской мудрости — и всё-таки школа у него была другая. А потому лучшей ведьме клана — всё-таки ведьме! — следовало присмотреть за тем, что он успел натворить, и уговорить исправить немногие возможные упущения.