Камень любви
Шрифт:
— Как скульптору или художнику? — предположила Татьяна.
— Скульптор и художник ваяют с натуры, поэтому им проще, чем мне. Признаюсь, работа с такой «натурой», как череп с пустыми глазницами, — усмехнулась Ева, — порой столько сил забирает! Легче поле вспахать на себе вместо лошади. Ты ж в него будто собственную кровь вливаешь, половину энергии отдаешь. Нужно не просто воссоздать мягкие ткани, но и прикинуть, к примеру: а веки какие были, ноздри, уши, разрез глаз? Все должно быть гармонично, и тогда образ оживет. Но как раз создание образа и занимает большую часть времени…
— А какой портрет сложнее
— Ты ведь сама художник? Чье лицо тебе сложнее нарисовать?
Татьяна задумалась на мгновение.
— Наверно, женское…
— Вот и для меня женский портрет воссоздать труднее. Даже у нашего учителя Михайлы Михайлыча Герасимова мужские портреты получались намного лучше женских. Женскую красоту воспроизвести труднее, чем ту же мужскую брутальность. Согласна со мной?
— В принципе, согласна, — улыбнулась Татьяна.
— Все, я вас понял, — Анатолий с притворным огорчением махнул рукой. — Сговорились! Куда уж мужчинам соваться? Мы — существа грубые, примитивные. Нас не ваяют. Нас топором вырубают. А женщина — создание воздушное, лишний штрих — непоправимая ошибка!
— Обиделся? — всплеснула руками Ева. — Я тебя не узнаю, дорогой!
— Я сам себя не узнаю! — усмехнулся Анатолий. И скомандовал: — Шагайте-ка на обед и бегом обратно! А мы здесь с Ольгой Львовной почаевничаем! Что-то мне весь аппетит отбило!
— Отправляешь на съедение нашему доблестному коллективу? — прищурилась Ева. — А как не отобьемся!
— Митяя на помощь позовете. Он у нас мастер рукопашного боя!
— Во как умело развел! — Ева всплеснула руками. — Ну если и Митяй не поможет, тогда будем кричать во все горло: «Караул!» Пошли! — кивнула она Татьяне. — А то все сметут, ничего не останется.
Они вышли из палатки. Митяй, развалившись на траве, курил и с блаженным видом щурился на солнце.
При их появлении он затушил окурок о камень и сообщил:
— В лагерь кто-то приехал. Ищут вроде Анатолия Георгиевича.
— Уже! — охнула Ева. — Пронюхали! — и накинулась на Митяя: — Почему раньше не сказал? Ждешь, когда в камералку завалятся?
— Так меня самого только что Люська предупредила. Кажется, жена его приехала. Думал, докурю и скажу.
— Холера! Раисы тут еще не хватало! — проворчала Ева и посмотрела на Татьяну. — Подожди, не уходи одна. Я Толика предупрежу, что его ненаглядная нарисовалась.
И, продолжая что-то сердито ворчать себе под нос, Ева вернулась в камералку.
Глава 22
Татьяна не стала ждать Еву и Анатолия. Зачем? Ему будет, наверно, неловко разговаривать в ее присутствии с женой, пусть даже с бывшей. Слегка задохнувшись от быстрого подъема — косогор на этот раз показался неожиданно крутым, а ступеньки — высокими, Татьяна очутилась на поляне. Экспедиционный люд в большинстве своем уже пообедал и разошелся, кто в тень палаток, кто — к реке. За столом оставались несколько человек. Татьяна заметила среди них Федора и Игоря Полежаева. Дендрохронолог сидел к ней спиной, напротив бригадира и что-то оживленно говорил, размахивая ложкой, как саблей. Федор слушал его с мрачным видом, отхлебывая чай из большой закопченной кружки.
Но все это Татьяна отметила мимоходом. Ее внимание привлекла машина, стоявшая на въезде в лагерь. Очень
Этот голос будто ножом разрезал пространство и был здесь абсолютно чужим, посторонним, ненужным, точно так же, как дорогая машина на фоне выгоревших палаток, длинного обеденного стола, накрытого простенькой клеенкой, загорелых физиономий и выцветших маек обитателей лагеря.
Татьяна поискала взглядом, где бы незаметно устроиться, чтобы не привлекать к себе внимания. Было неловко торчать посреди поляны, а за столом по-прежнему находились Игорь и Федор. Уж к ним-то она точно не собиралась подсаживаться. Возле палатки Анатолия она заметила шезлонг, который разложили для Бориса. Шезлонг стоял на довольно приличном расстоянии от входа, и она сразу оценила его расположение. Здесь она не будет маячить у всех на виду, зато лагерь и поляна видны как на ладони.
Недолго думая, Татьяна направилась к шезлонгу. И только потом поняла, что поступила опрометчиво. Спрашивается, с чего вдруг ее потянуло к командирской палатке? Но этот вопрос возник позже, а сейчас она опустилась в шезлонг, положила руки на колени и закрыла глаза. Думать ни о чем не хотелось, хотя где-то рядом находилась бывшая жена Анатолия, которая прикатила сюда на черной машине. Правда, мелькнула мысль, что дорогой внедорожник и мелкая кража из запасников музея как-то не очень совместимы. Но мысль мелькнула и пропала. Стоило Татьяне присесть, и мигом навалились и адская усталость, и невыносимая жара. Накрыла липкой простыней духота, и мухи — необычайно назойливые и кусачие — принялись атаковать открытые участки тела. Немного спасали легкий ветерок, дувший с реки, да тень от березы.
Анатолий и Ева не появлялись. Татьяна усмехнулась. Что-то не слишком спешил ее дорогой на встречу с бывшей возлюбленной. Она вновь посмотрела в сторону машины. В это время дверца открылась, и из салона вышел мужчина — невысокий, крепкий, в шортах и рубашке нараспашку. На обнаженной груди — золотая цепь, в руках — четки. Он лениво зевнул, потянулся, сплюнул и окинул взглядом лагерь — равнодушным, ничего не выражающим взглядом, затем отошел в тень машины и присел на траву. Дверца осталась открытой, но теперь уже чей-то сладкий баритон выводил на всю округу:
Когда солнце догорает, Грусть, тоска меня съедает, Не могу заснуть я без тебя…Слова песни ее раздражали, мужчина с четками откровенно не нравился. Он напомнил ей Виктора, который тоже не расставался с четками и любил ходить в шортах и в расстегнутых на животе рубашках. Даже цепи — массивные, в палец толщиной — на коротких шеях смотрелись одинаково. Это сравнение ее совсем доконало. Всякое воспоминание о Викторе вызывало приступ тревоги и ничем не объяснимого беспокойства.