Камень, ножницы, бумага
Шрифт:
Мы брели вдоль пляжа, подальше от чопорной скуки курзала. Она сбросила туфли, прицепила их к поясу и шла, касаясь босыми ступнями теплого, ласкового песка. Длинные океанские волны набегали и отступали, снова набегали и снова откатывались прочь с бесконечного пляжа.
– Это Атлантический или Индийский, а, Эт? Интересно, где точно кончается Атлантика и начинается Индийский океан? Вот если плыть в лодке и пересечь эту линию, почувствуешь или нет?
Тогда казалось, что вся ее жизнь состоит из таких вопросов и размышлений, не о главном, о всяких второстепенных свойствах явлений.
– Давно видел Маса? – спросила она.
Я рассказал ей, что Дандзуро Девятнадцатый, актер кабуки, победитель ронин, акира, восставших роботов и якудзы, Меч Праведного Возмездия
– Да, он высоко взлетел, помнишь его первые роли? Живые предметы, тайный ночной голос греха… – вспомнила она.
– Он зовет меня в какое-то сумасшедшее тысячемильное буддистское паломничество, – продолжал я. – Говорит, что это нужно моей душе.
– Вероятно, он прав.
– Скорее всего, – отозвался я. Еще до Кейптауна, до – встречи с ней, я решил, что пойду с Масом. Именно для души.
Она поднесла к глазам мои ладони и пристально их разглядела.
– Перестал возиться с ними, а, Эт?
– Да. Синтетическая кожа. И выглядит лучше. Снимается, как перчатки.
– Вот это меня и пугает, Эт.
Она выпустила мои руки, сжала ладонями мое лицо и впилась взглядом в глаза. Мягко, но решительно она стала шлепать меня по левой щеке, произнося в ритм ударам:
– Глупый, глупый, глупый мальчишка. В голове одни герои и ангелы, а, Эт?
Повернулась и величественной походкой направилась к огням курзала.
В небе над Столовой горой как раз наступал самый пик празднества в честь Международного съезда пиротехников, совпавшего с представлением Цирка Трех рингов из Европы.
– Черт тебя подери, Эт! Ты того не стоишь! Всегда, всегда был только ты! Разве этого мало?
Утром я прямо в номере получил по факсу задание и спустился к портье оставить ей прощальную записку. В вестибюле отеля было полно чернокожих бизнесменов, все торопились позавтракать. Белая девушка, портье, сообщила, что она уехала еще до рассвета.
В первый день паломничества мы двигались вверх по долине Иошимо, осматривая каждый из храмов. На ночлег остановились в Десятом храме, где настоятелем был родственник родственника одного из друзей Маса. Благодатная там земля! Плодородная, многоцветная. Поля желтого спелого рапса, темно-красного клевера, стрельчатая зелень рисовых побегов. Но в основном мы продвигались по узеньким тропинкам и тракторным колеям меж высоких шелестящих рощ сахарного тростника. Возле Третьего храма мы увидели большую фабрику по производству патоки. Такое впечатление, что японская деревня быстрее и полнее свыклась с биомеханической революцией, чем чудовищные, разлагающиеся мегаполисы. Дома, которые нам попадались, маленькие аккуратные хутора, новые деревушки – все были крыты зеленью; выращенная инженерным способом трава создавала впечатление теплоты и безыскусной естественности, только она никогда не потребует замены. Несколько сохранившихся железных крыш выглядели вопиюще грубыми и жесткими.
Разумеется, мое описание, создающее иллюзию пасторали, вовсе не передает реальной картины. Эти причудливые поселения и деревни – самая сердцевина постиндустриальной революции: на каждой зеленой крыше торчит спутниковая тарелка – пусть молодежь, двое-трое подростков в любом доме, не отрываются от орбитальных каналов MTV и круглосуточных спортивных программ. По всей долине строительные бригады больших телекоммуникационных компаний прокладывают новые оптико-волоконные кабели. Мир телекомма. Все эти кое-как одетые фермеры, что приветливо машут рукой, когда мы проносимся мимо на своих велосипедах, это новая каста юристов, врачей, бухгалтеров, дизайнеров, инженеров, менеджеров, работников околоземного пространства, глубоководников. Когда Масу потребовалось удалить жировик на спине, то единственное человеческое существо, которое он увидел во время операции, была сестра из приемного покоя. Кисту удалял телеуправляемый робот, а хирург, который им руководил, находился в трехстах километрах, в загородном доме среди мягких зеленых лужаек и полей для гольфа префектуры Судзуока.
– Агностиков
– Когда дело дойдет до лечения пациентов иглоукалыванием их голографических фантомов, вот это будет настоящая кибернетическая макамба.
Ну, что же, в каждом Эдеме должен быть свой змий. По статистике, среди работоспособных профессионалов типа А, мужского пола, в возрасте от тридцати пяти до пятидесяти лет самой частой причиной смерти является самоубийство, а второй по значению – заболевания сердца от переутомления на тренировках. Смерть от волейбола. Думаю, если бы я был Адамом и жил в прекрасном, совершенном райском саду, где любое желание, любая фантазия тотчас бы удовлетворялись, и так во веки веков, у меня скорее всего развилась бы страстная любовь к яблокам.
Ложное божество. В буддизме вся дрянь, какая с тобой приключается, происходит от твоего собственного поведения. Учение сингонской школы Кобо Дайцы сводится к тому, что каждый может достичь просветления в этой жизни, а не после бесконечной череды тысяч мучительных инкарнаций. Японцы всегда были расой оптимистов. Ты сам творишь свою карму.
Подъем из долины к Десятому храму очень крут. Мышцы ноют от боли. После долгого дня в седле нам это совсем ни к чему. Как будто предстоящий путь испытывает наши силы и решимость: дорога станет только тяжелее, готов ли ты, пилигрим?
Пилигрим переключается на низшую скорость, крепче вцепляется в руль, вовсю налегает на педали. Думаю, я готов; думаю, я готов; думаю, я готов…
Я знаю, что я готов.
В зале Дайцы Десятого храма, в алтаре хранятся два образа – обе статуи боддисатвы милосердия. Храмовая легенда гласит, что первая была высечена самим Дайцы из живого дерева; перед каждым ударом топора святой трижды кланялся. Вторая представляет собой женщину-ткачиху, скрывшуюся из дворца в Киото из-за какой-то интриги. Она дала святому кусок ткани, чтобы он мог сменить изорванные одежды. Отсюда и взялось название храма – Кирихата-дзы, Храм Одеяния. В благодарность за сочувствие на женщину опустилось алое облако, принесшее с собой просветление, и ткачиха обратилась в статую. После молитв священник Мицуно показывает нам оба образа. Я издаю приличествующее случаю восхищенное бормотание, хотя обе статуи очень примитивны, просто бревна, обработанные несколькими ударами топора. Полагаю, смотреть следует сквозь призму веры. Смысл изображений в том, что каждый, включая женщин – а в те времена это звучало страшной ересью: считалось, даже собаки способны скорее достичь нирваны, – может сподобиться просветления.
Освежившись и приняв душ, мы обедаем вместе с молодежью семьи священника. Два его сына, десяти и двенадцати лет, вежливо помалкивают в присутствии Дан-дзуро Девятнадцатого, актера кабуки! Наверняка полоски интельпластика, подаренные Масом, станут для них не меньшей святыней, чем образы Дайцы в алтаре. После чая миссис Мицуно объявляет, что наши ванны готовы. Так я и думал. Этого я и боялся. Отговорившись волдырями, я возвращаюсь в нашу комнату и в спешке бросаюсь искать синтеплоть. Несколько мучительных секунд не могу найти ее среди носков, трусов, футболок и ветровок, но тут мой пальцы сжимаются на коротком цилиндре. Какое облегчение! Это средство высыхает в течение пятнадцати секунд и создает гибкую, пористую, гладкую поверхность, – уверяет реклама концерна «Хоффманн Гельветика Химия». Глаза плотно закрыты. Я сдергиваю левую перчатку, ладонью ощущаю прохладный аэрозоль. На всякий случай накладываю двойную дозу, так спокойнее. Тринадцать гиппопотамов, четырнадцать гиппопотамов, пятнадцать гиппопотамов… Готово! Быстро открываю глаза, осматриваюсь – не вошел ли кто, – снова закрываю глаза, повторяю процедуру для правой руки, выхожу и присоединяюсь к Масу и Мицуно, который оказался фанатом соул-блюзов. Сидя по грудь в горячей, с мандариновым ароматом воде, мы на три голоса хрипло распеваем всю старую классику. Миссис Мицуно говорит, что она давненько так не забавлялась.