Каменное Сердце
Шрифт:
— Такой конец ждет всех предателей, — сказал он.
— Боже мой! — закричал дон Торрибио, усилием воли заставивший себя приподняться, и, обратив сияющий взор к небу, продолжал: — Великий Боже, благодарю тебя, ты меня простил!
Лицо его приняло умиротворенное выражение и, опрокинувшись назад, он умолк навсегда.
Донна Гермоса внезапно исчезла.
Когда Тигровая Кошка понял, что продолжать сражение бессмысленно и дальнейшее пребывание здесь опасно для жизни, он собрал горстку преданных ему храбрых воинов, схватил донну Гермосу, невзирая на ее крики и мольбы, перекинул через седло и на полном скаку помчался сквозь гущу сражения.
Когда мексиканцы сообразили, что произошло, было уже поздно, словно орел, уносящий в когтях добычу, он мчался на бешеной скорости прочь от разрушенной крепости.
XV. Месяц спустя
Было около четырех часов вечера. Сквозь стволы деревьев проглядывал огромный огненный диск солнца, повисшего над самым горизонтом. Птицы устраивались на ночлег в густом массиве деревьев. Вдали среди густой травы порой появлялись стаи волков, или вдруг выскакивали из-за деревьев олени и косули и, навострив уши, тотчас же обращались в бегство. Все свидетельствовало о скором наступлении ночи.
На прогалине среди девственного леса, за двести миль от Сан-Лукаса, где происходили ужасные события, описанные нами в предыдущей главе, два человека в костюме мексиканских старателей сидели на черепах бизонов у яркого костра, от которого, однако, не было дыма.
Это были дон Эстебан Диас и Люсиано Педральва. Приставив для удобства ружье к ноге, они молча курили пахитоски.
Пеоны и погонщики мулов расположились рядом, возле вьючных лошадей. Десять верховых лошадей были привязаны недалеко от шалаша, вход в который был завешан одеялом. Один пеон неподвижно стоял на берегу узкого ручейка, протекавшего по краю прогалины, охраняя этот маленький отряд.
Судя по вытоптанной траве, лежащей на земле утвари и развешанным на деревьях окороках дичины, нетрудно было догадаться, что эта стоянка не из тех, что лесные всадники устраивают на одну ночь и покидают с восходом солнца, а настоящий лагерь, какой охотники устраивают в степи во время охоты.
Из шалаша вышел дон Педро. Бледное лицо его было печально и задумчиво. Он огляделся по сторонам и, приблизившись к дону Эстебану и Люсиано, спросил с беспокойством:
— Ну что?
— Пока ничего, — ответил дон Эстебан.
— Такое длительное отсутствие непонятно. Никогда прежде дон Фернандо не отлучался так надолго.
— Да, минуло уже тридцать часов, как он уехал, — сказал Люсиано. — Только бы не случилось с ним никакой беды!
— Нет! — возразил Эстебан. — Дон Фернандо хорошо знает пустыню, он изъездил ее вдоль и поперек, так что какая-либо случайность невозможна.
— Подумайте, — продолжал дон Педро, — эта почти неизведанная страна кишмя кишит ядовитыми змеями, хищными зверями.
— Вы забываете, — живо отозвался дон Эстебан, — что дон Фернандо и Каменное Сердце — одно и то же лицо, что как раз в этих местах прошла большая часть его жизни. Он много лет охотился здесь за пчелами. Нет, уверяю вас, с нашим другом ничего не могло случиться.
— Тогда объясните мне причину столь длительного отсутствия.
— Вы знаете, дон Педро, с какой готовностью он предложил нам свое содействие, когда, обезумев от горя и отчаяния, мы пребывали в растерянности, не зная с чего начать поиски донны Гермосы. Из президио мы шли по невидимому следу, только дон Фернандо, привыкший читать на великих страницах пустыни, был способен различать эти следы с необычайной легкостью. Здесь следы обрывались, и самые тщательные их поиски не дали никаких результатов. Вот уже на протяжении недели каждый день до восхода солнца дон Фернандо садится на лошадь и отправляется на поиски. Трудности только удесятеряют его энергию. Вчера, по обыкновению, он покинул лагерь задолго до восхода солнца. Как знать, может быть, ему наконец удалось напасть на след и он увел его достаточно далеко отсюда.
— Дай-то Бог! Эта мысль мне и самому приходила на ум, но разве можно в это поверить после столь продолжительных бесплодных поисков.
— Вы забываете, дон Педро, что мы имеем дело с апачами — самыми изощренными в пустыне, как никто другой умеющими искусно скрывать свои следы.
— Я слышу лошадиный топот, — сказал Лючиано, прикладывая руку к уху.
— И правда, — вскричал дон Педро.
— Да, — подтвердил дон Эстебан. — Я также слышу шум. Только это топот не одной лошади, а двух или трех.
— Дон Фернандо уехал из лагеря один, — как бы отвечая собственным мыслям, проговорил дон Педро.
— Может быть, он встретился с кем-нибудь на дороге?
— Дурно, дон Эстебан, — печально сказал дон Педро, — шутить в нынешних обстоятельствах. Это оскорбляет мои отцовские чувства.
— Да сохранит меня Господь от шуток в подобной ситуации, дон Педро. Топот становится все ближе. Скоро все выяснится. Я имел лишь в виду, что дон Фернандо мог захватить какого-нибудь индейского бродягу в ту минуту, когда, притаившись в кустах, тот целился в него.
— Это действительно так, — радостно воскликнул Лючиано. — Смотрите!
В эту минуту прозвучал ответ дона Фернандо на вопрос часового: «Кто идет?», и два всадника выехали из густых зарослей кустарника, окружавшего прогалину как бы естественным барьером.
Дона Фернандо действительно сопровождал человек, которого, вероятно, для того чтобы тот не убежал, он накрепко привязал к лошади.
Впрочем пленник, по-видимому, не тяготился этим, он величественно раскачивался в седле, высоко держа голову и высокомерно поглядывая по сторонам.
Подъехав к костру, у которого сидели друзья дона Фернандо, человек этот вежливо поклонился, по-видимому, вовсе не смущаясь холодностью, с которой его здесь встретили.
Человек оказался никем другим, как Тонильо эль Сапатой, с которым наш читатель встречался уже не раз.
Зато дону Фернандо был оказан самый радушный прием. Друзьям не терпелось узнать обо всех подробностях, тем более что хорошее настроение дона Фернандо рождало в их сердцах надежду на добрые вести.
Пожав руки всем троим, дон Фернандо сошел с лошади и развязал ремень, которым были связаны ноги пленника.