Каменный плот
Шрифт:
Они сидят в одиночестве, как бы странно ни казалось, что можно быть вчетвером и в одиночестве, ждут, когда придет наконец пора снять пену с закипевшего супа, ещё совсем светло, и для препровождения времени Жозе Анайсо с Жоакином Сассой проверяют, в каком состоянии упряжь и сбруя, Мария Гуавайра же с Жоаной Кардой записывают дневную выручку, которую испытанный счетовод Жоакин Сасса внесет потом в свою гроссбух. Педро Орсе уже минут десять как удалился, исчез меж деревьев, и, как обычно, — пес с ним. Сейчас не холодно, но налетающий по временам ветерок — это последнее, слабое дуновение осени, а, может, мы ощущаем его лишь как боязливое предвкушение настоящих заморозков. Фартуков надо будет купить, сказала Мария Гуавайра, а, сказав, подняла голову и взглянула в сторону деревьев и, не вставая с места, сделала всем телом такое движение, будто стараясь побороть некое безотчетное побуждение, но тут же и уступила ему, и теперь слышно было только, как громко жуют лошади, и тогда женщина встала и направилась туда, куда был направлен её взгляд — в сторону деревьев, в гуще которых скрылся Педро Орсе. Она шла не оглядываясь, не оглянулась и когда Жоакин Сасса спросил: Ты куда? — но и вопрос этот, по совести вам сказать, прозвучал так, будто его оборвали где-то, ну скажем, на середине фразы, ибо ответ был ясен заранее и разночтений не допускал. Спустя ещё несколько минут появился пес, улегся под галерой. Жоакин Сасса отошел на несколько шагов и, казалось, с необыкновенным интересом изучает гребень отдаленных гор. Жозе Анайсо и Жоана Карда сидели, не глядя друг на друга.
Начинало темнеть, когда Мария Гуавайра вновь появилась у костра. Она была одна. Подошла к Жоакину Сассе, но он
Наутро, когда пустились в путь, Педро Орсе оставался на козлах, вместе с ним ехали Жозе Анайсо и Жоана Карда, а в самом тарантасе оставалась в одиночестве Мария Гуавайра. Лошади шли шагом, переходя время от времени и в соответствии со вкусами и желаниями на рысь, но Жозе Анайсо, исполнявший должность возницы, обуздывал их несуразный норов и неуместный порыв. А Жоакин Сасса шел пешком, позади — и сильно позади — галеры. В этот день проехали мало. Чуть ли не сразу после полудня Жозе Анайсо остановил Парагнедых в лощине, казавшейся точнейшей копией той, где ночевали они накануне, и столь разительным было сходство, что казалось, будто и не уезжали никуда или, сделав полный круг, вернулись на прежнее место — даже деревья вроде бы росли здесь те же самые, что и там. Позднее, когда солнце уже покатилось к западу, появился Жоакин Сасса. При виде его Педро Орсе ушел в лес, и сомкнувшиеся за ним ветви деревьев скрыли его от взглядов, а пес последовал за ним. Высоко взвивалось пламя костра, но ужин готовить было рано — впрочем, с вечера ещё оставались и похлебка и яичница с колбасой. Жоана Карда сказала Марии Гуавайре: Передники-то так и не купили, всего два у нас есть. Жоакин Сасса сказал Жозе Анайсо: Завтра я уйду и свою часть денег заберу, покажи-ка мне на карте, где мы, наверно, неподалеку проходит железная дорога, доберусь до станции. В эту минуту Жоана Карда поднялась и двинулась туда, куда ушли Педро Орсе и пес Констан. И Жозе Анайсо не спросил ее: Ты куда? Через несколько минут вернулся и залез под галеру пес. Еще через некоторое время появилась Жоана Карда и с нею Педро Орсе: он явно противился и она подталкивала его, но — слегка, словно для этого не надо было прилагать особой силы или же сила эта должна быть какой-то особой. Они вышли к костру — Педро Орсе стоял, опустив седую взлохмаченную голову, в отблесках пламени казалось, что белые пряди пляшут на голове, а Жоана Карда заговорила и, только тут обнаружив небольшой непорядок в туалете — рубашка с одной стороны вылезла — принялась, не осекшись и не смутясь, заправлять её в штаны, продолжая в то же время свои речи: Та ветка, которой я провела когда-то черту по земле, потеряла свою силу, но ещё пригодится: можно провести ею новую черту, и узнать, кто окажется по эту сторону, кто — по другую. Мне до этого дела нет, завтра я уйду, сказал Жоакин Сасса. Нет, это я уйду, сказал Педро Орсе. Жизнь как однажды свела нас, так когда-нибудь и разведет, сказала Жоана Карда, чтобы оправдать разлуку, надо кого-нибудь обвинить, только не вините ни в чем Педро Орсе, если кто и виноват, то я и Мария, но если вам что-то надо объяснять, то, значит, в тот самый день, как встретились мы с вами, не встретились мы, а разминулись. Завтра я уйду, повторил Педро Орсе. Нет, сказала Мария Гуавайра, если уж уходить — то всем, разойтись в разные стороны, ибо они не способны более оставаться с нами, а мы — с ними, и не потому, что мы разлюбили друг друга — нет, просто мы отныне утеряли способность друг друга понимать. Жозе Анайсо поглядел на Жоану Карду, внезапным движением протянул руки к огню, словно вдруг озяб, и сказал так: Я остаюсь. А ты, спросила Мария Гуавайра, уйдешь или останешься? Жоакин Сасса ответил не сразу, погладил по голове подошедшего в этот миг пса, дотронулся кончиками пальцев сначала до вязаного из голубой шерсти ошейника, потом — до такого же браслета у себя на запястье и наконец произнес: Остаюсь, но с одним условием. Он не успел договорить. Я, сказал Педро Орсе, старик или почти старик, в таком возрасте, что толком и не поймешь, но все же я скорее стар, чем молод. А так не скажешь, улыбнулся Жозе Анайсо, и улыбка вышла довольно печальная. Разное случается в жизни, случается порою и такое, что больше не может повториться, все ждали продолжения, но вскоре поняли — все уже сказано, и Педро Орсе опустил голову и отошел от костра, чтобы поплакать без помехи. Долго ли, горько ли он плакал, много ли слез пролил — нам знать не дано, ибо ни мы и никто другой при этом не присутствовал. Ночевали все внутри галеры, но поскольку свежи ещё были раны, отдельно легли женщины, отдельно — мужчины, которым они изменили, а усталый Педро Орсе, как ни хотелось ему изнемочь этой ночью от бессонной муки, заснул как убитый — натура пересилила.
А проснулись рано, как пташки, и первым, когда ещё только едва-едва развиднелось, вылез через передок галеры Педро Орсе, потом выбрались наружу через задние, так сказать, ворота Жоакин Сасса и Жозе Анайсо, и наконец обе дамы, и все это было похоже на первую встречу пришельцев из других — и разных — миров. Поначалу они старались не встречаться друг с другом глазами, только скользили друг по другу беглыми мимолетными взглядами искоса и по касательной, так что можно было подумать, что после пережитого в эти дни увидеть лица спутников в полном объеме — это невыносимо и намного превышает слабые силы человеческие. Но выпили кофе, и тогда стали раздаваться слова — тщательно подобранные и обдуманные, заключавшие в себе просьбу, совет или распоряжение, а вскоре возникла перед путешественниками и проблема: как им теперь размещаться в своем тарантасе с учетом того, что под воздействием изменившихся обстоятельств непременно должна измениться и попарная расстановка действующих лиц. Ну, Педро Орсе сядет на козлы, это ясно, но как быть с прочими? Дамы и кавалеры ещё не остыли от давешней ссоры, так что же прикажете им разлучаться? — сами посудите, что за двусмысленная и неприятная ситуация возникнет, если Жоакин Сасса, Жозе Анайсо и Педро Орсе окажутся рядом, на облучке, какого рода разговор может затеяться меж ними? а если компанию вознице составят Мария Гуавайра с Жоаной Кардой, получится ещё того хуже, страшно даже вообразить, что за сомнительная беседа пойдет у них с Педро Орсе, я уж не говорю о том, что внутри, под навесом, начнут мужчины кусать себе ногти — или локти? — с ума сходя от ревнивых подозрений и допытываясь друг у друга: Ну, о чем они с ним говорят? Со стороны все это может, конечно, показаться смехотворным, но примерьте на себя тоскливый транс, в котором пребывают наши герои, станьте на их место, и станет вам не до смеха. К счастью, все на свете поправимо, только от смерти пока средства нет. Педро Орсе уже восседал на своем месте, разбирая вожжи в ожидании того, какое решение примут остальные, когда Жозе Анайсо сказал, обращаясь словно бы к незримым духам воздуха: Поезжайте, а мы с Жоаной немного пройдемся. И мы тоже, молвил Жоакин Сасса. Старик шевельнул вожжами, лошади налегли на постромки, потянули, сдвинули галеру с места, но на этот раз, даже если бы захотели, не смогли бы идти быстрее дорога поднималась в гору, и слева вырастали настоящие горы. Ну, вот и добрались до пиренейских предгорий, думает Педро Орсе, и такое величавое спокойствие исходит от них, что не поверится, будто именно в здешних местах разыгрались драматические сцены,
Горы вообще — не лучшее место для торговли, а уж эти-то и подавно. В данном случае следует, помимо немногочисленности населения, дивующегося крутым завиткам этой орографической шевелюры, следует принять в расчет и страх местных жителей, ещё не сжившихся с мыслью, что здешние Пиренеи лишились поддержки и опоры со стороны Пиренеев тамошних. Деревни опустели и обезлюдели, иные пребывают и в полном забросе, и мрачные чувства рождает в душе громыхание колес Парагнедых по мощеным улицам, мимо закрытых дверей, затворенных окон. Лучше бы я отправился посмотреть на Сьерра-Неваду, думает Педро Орсе, и от этих волшебных слов душа его полнится сладкой тоскою, меланхолической ностальгией, которая на разных языках именуется по-разному, но значит одно и то же. Единственное преимущество этого безлюдья — в том лишь, что путешественники, после стольких ночей, проведенных в оскорбляющей нравственность тесноте — обиды, как мы знаем, пришли потом — не станем сейчас рассуждать о самом недавнем и характерном проявлении безнравственности, ибо тут возможны разные его толкования, а допустившие её и от неё пострадавшие не упустят случая ещё всласть об этом потолковать ну, так вот, смогли наши путешественники переночевать в брошенных домах, все более-менее ценные пожитки, оттуда разумеется, вынесены, но кровати остались. Боже, Боже, как далеко мы теперь от того дня, когда Мария Гуавайра наотрез отказалась войти в чужой дом; будем же уповать, что теперешнее её согласие свидетельствует не об упадке морали, а всего лишь о том, что преподанные жизнью уроки не прошли даром.
Педро Орсе поместился вместе с Констаном отдельно от прочих, чтобы если придет охота к ночным прогулкам, выйти и вернуться, не беспокоя своих спутников, которые на этот раз легли вместе: как и прежде бывало, Жоакин Сасса разделил ложе с Марией Гуавайрой, Жозе Анайсо — с Жоаной Кардой, и, вероятно, все, что должно было быть сказано между ними, уже сказано, но не исключено, что до глубокой ночи и далеко заполночь продолжалось выяснение отношений, хотя, если учесть особенности человеческой природы, вполне естественно, что побуждаемые понятной усталостью, не до конца смытой горечью, нежностью и мгновенно вспыхнувшей страстью мужчина и женщина окажутся совсем рядом друг с другом, робко обменяются первым — со дня размолвки — поцелуем, а потом — хвала тому, кто сделал нас такими! пробудится плоть и потребует своего — ну, не безумие ли это? согласен, безумие — ещё душевные раны не до конца зарубцевались, но пламя разгорается все жарче, и если выйдет нынче ночью Педро Орсе прогуляться по окрестностям, увидит сияние, окружающее два рядом стоящих дома, и, быть может, испытает ревность, и снова слезы навернутся на глаза, и он не узнает, что в этот самый миг рыдают от мучительного счастья и высвобожденной страсти примирившиеся любовники. И в самом деле утро вечера мудренее, и завтра уже потеряет всякое значение давешняя кадриль — кому на козлы, кому внутрь галеры — годятся любые комбинации, и ни одна не покажется сомнительной.
Лошади притомились, а дорога все в гору да в гору. Жозе Анайсо и Жоакин Сасса с максимальным тактом и осторожностью — чтобы, не дай Бог, не решил старик, что ими движут какие-то иные соображения — приступают к Педро Орсе с вопросом: не хочет ли удовольствоваться тем видом Пиренеев, что уже предстал его взору, или же надо лезть выше и дальше, а Педро Орсе отвечает, что его влечет и прельщает не столько такая-то высота над уровнем моря, сколько сам край света, хоть он и понимает, что с края света откроется ему всего лишь все то же море. И потому, говорит он, мы движемся не по направлению к Доностии — что за радость оказаться на клочке песчаной суши, к которой слева и справа подступает вода. Но до той точки, откуда ты хочешь увидеть море, лошади, боюсь, не дотянут, замечает Жозе Анайсо. Но нам вовсе не обязательно забираться на две или три тысячи метров, если даже на такой высоте есть дорога, но все же, все же хотелось бы подняться ещё немного, а там видно будет. Развернули карту, и Жоакин Сасса сказал: Судя по всему, мы где-то здесь, и палец его, проползя между Наваскуэсом и Бургуйем, двинулся в сторону границы. Вот тут, пожалуй, не слишком высоко, дорога идет вдоль реки Эски, потом — вбок и вверх, вот тут нам тяжко придется, тут высота вершины больше тысячи семисот метров. Была, поправил его Жозе Анайсо. Ну, разумеется, была, согласился Жоакин Сасса, надо бы попросить у Марии Гуавайры ножницы да разрезать карту по линии границы. Пройдем по этой дороге сколько сможем, а если лошадям будет не под силу, повернем назад, сказал Педро Орсе.
Это заняло у них двое суток. Ночью они слышали волчий вой, и им делалось жутко. Только теперь поняли они, жители равнин, какой опасности подвергаются — волки могут напасть на лагерь, начнут с лошадей, а кончат людьми, у людей же даже дробовика нет и отбиться нечем. Это из-за меня вы так рискуете, сказал Педро Орсе, надо возвращаться, но Мария Гуавайра ответила: Пойдем вперед, пес нас защитит. Пес в одиночку не может справится с целой стаей, возразил Жоакин Сасса. Этот — может, был ответ Марии Гуавайры, и, каким бы странным ни казался он людям, разбирающимся в данном вопросе лучше автора этих строк, дальнейшие события подтвердили её правоту. Когда на вторую ночью волки, осмелев, подошли совсем близко, и кони заржали в испуге, стали рваться с привязи, а мужчины и женщины не знали, где найти убежище, одна только Мария Гуавайра, хоть её самое била крупная дрожь, продолжала повторять: Они не сунутся, они не сунутся, и люди ночь напролет без сна просидели у ярко горящего костра, а стоящий в пятне света пес словно вырос втрое и в пляшущих языках пламени почудилось, будто у него не одна голова, а несколько — и все с ощеренными пастями, с вываленными языками, с оскаленными клыками — обман зрения, ясное дело, игра теней — и тело стало вдруг неимоверной величины, волки же в самом деле дальше не прошли, хоть и продолжали выть, но теперь уже от страха — от волчьего своего страха.
А дорога оказалась перерезана — в самом буквальном смысле перерезана. Слева и справа, горы и долины вдруг оборвались гладким, как по ниточке стесанным, будто бритвой отсеченным обрывом. Оставив тарантас под охраной пса, путники боязливо и осторожно двинулись дальше пешком. Метрах в ста от разреза стояла будочка — таможенный пост. Вошли. На столах ещё стояли две пишущих машинки с заправленной бумагой — бланками таможенных деклараций — и было даже напечатано несколько слов. В открытое окно врывался холодный ветер, ворошил груду бумаг на полу. Валялись птичьи перья. Конец света, молвила Жоана Карда. Пойдем поглядим, как он кончается, сказал Педро Орсе. Вышли. Опасливо глядя под ноги, выбирая, куда ступить, ибо Жозе Анайсо очень вовремя вспомнил, что появление трещин грозит новыми разломами и сдвигами — побрели дальше, но дорога была ровной и гладкой, если не считать обычных рытвин и выбоин. Когда до пропасти оставалось метров десять, Жоакин Сасса сказал: Пожалуй, лучше будет стать на четвереньки, а то как бы голова не закружилась. Опираясь на локти и колени, проделали ещё несколько шагов, припали к земле и поползли, ощущая, как колотится сердце от страха и напряжения, обливаясь потом, несмотря на пронизывающий холод, про себя, то есть не вслух, гадая про себя, хватит ли смелости добраться до самого края, заглянуть в бездну, однако никому не хотелось сплоховать и спасовать, и вот, как бывает во сне, с умопомрачительной тысячевосьмисотметровой высоты совершенно отвесного пика увидели далеко внизу искрящееся море и крохотные волны, отороченные белой каемкой пены — океанские валы, бившие о подножье горы так рьяно, словно хотели повалить её. Переиначив слова Жоаны Карды, в страдальческом ликовании, в восторге вскричал Педро Орсе: Это — край света! — и все подхватили эти слова, принялись повторять их, а неизвестно чей голос произнес: Господи Боже, счастье-то существует, и, быть может, большего и не бывает — море, свет, головокружение.
Мир наш полон совпадений, и отрицать это нельзя, даже если что-то одно не совпало с чем-то другим, рядом лежащим, и то, что кажется нам несовпавшим, на самом деле просто укрыто от взора. В тот самый миг, когда путешественники, склонясь над бездной, смотрели на море, полуостров остановился. Никто этого не заметил, все произошло без толчка и рывка, и равновесие не нарушилось нигде и ни в чем, ничего не замерло, не оцепенело. Лишь по прошествии двух дней, спустившись с этих чудесных высот и дойдя до первой обитаемой деревни, услышали наши герои эту ошеломительную новость. Но Педро Орсе сказал: Если уверяют, что остановился, наверно, так оно и есть, но я клянусь самим собой и этим псом, что земля продолжает содрогаться. Рука старика лежала на загривке пса по кличке Констан.