Каменный пояс, 1975
Шрифт:
...Особенно желанными гостями были артисты в госпиталях. В палате или коридоре — свободных помещений не было — собирались все, кто мог: приходили на костылях, те, у кого ранение полегче, помогали передвигаться товарищам. У нашего земляка, ныне известного поэта, Михаила Львова есть стихотворение, посвященное памяти мастера художественного слова Всеволода Аксенова. Вот оно:
На миг в недавнее заглянем: ...Челябинск. Госпиталь. Концерт. Как будто слушал со вниманьем В халатах зал и с пониманьем, — Аплодисментов нет вНикогда не забыть челябинцам, людям старшего поколения, замечательных чтецов, мастеров художественного слова: Всеволода Аксенова, Дмитрия Журавлева, Антона Шварца, Сергея Балашова и, конечно, Владимира Яхонтова.
«Он (Яхонтов. — А. З.) читал лучше поэтов и лучше актеров, — вспоминает доктор филологических наук И. Л. Андронников. — И не просто «лучше», а совсем по-другому... Владимир Яхонтов объединил в своем творчестве обе тенденции. И новое звучание стиха превратилось в высокое и принципиальное явление искусства».
То, что именно на Урале, в Челябинске, зародилась у Яхонтова мысль построить на средства, полученные от концертов, танк для Советской Армии и назвать его «Маяковский», не случайно. Он часто выступал со стихами любимого поэта на Кировском заводе, где тогда делали танки.
«И вот мы идем на завод, чтобы увидеть боевую машину, — рассказывает бывший диктор челябинского радио В. Ф. Шатова. — У Владимира Николаевича в руках сверток, завязанный шнурком.
Сборочный цех. Мы видим танки, готовые к погрузке на платформы. Гляжу искоса на Владимира Николаевича, а он какой-то растерянный. И вдруг говорит:
— Ну как я найду свой?
А потом как закричит:
— Владимир Владимирович, откликнитесь!
И тут вышел парень в форме танкиста, махнул рукой и сказал:
— Сейчас я его выведу.
Потом был митинг. И тогда Яхонтов разорвал пакет, что был с ним, и раздал всем четырем танкистам — членам экипажа — по томику Маяковского в подарок».
В самое трудное для страны время советское искусство верно служило своему народу. Оно выполнило предназначение, о котором говорил великий Ленин, — объединять чувство, мысль и волю масс, подымать их.
Мастера большого искусства оказали огромное влияние на развитие местных творческих сил, формирование художественного вкуса уральцев, прежде всего — молодежи.
После того как москвичи вернулись домой, приехал из Шадринска в родной город драматический театр имени Цвиллинга. В годы войны наш театр «сделал наиболее крупный шаг по пути творческой зрелости». («Челябинск», ЮУКИ, 1971.) С аншлагом шли спектакли: «Кремлевские куранты» Н. Погодина, «Русские люди» К. Симонова, «Партизаны в степях Украины» и «Фронт» А. Корнейчука. Коллектив в это время пополнился рядом ведущих артистов — таких, как Н. Соколов,
Не раз выезжали челябинские артисты на фронт. Вот что рассказал об одной из таких поездок Я. Лельгант:
«Сваленные стволы деревьев. Терпкий запах горелой хвои. Косые лучи солнца освещают верхушки сосен.
Мы выступаем перед частью, которая несколько дней назад была в тылу врага, громила немецкие штабы, рвала вражеские коммуникации и, прорвавшись через фронт, теперь находится на кратком отдыхе.
Дружно звучат аплодисменты и смех. Теплый прием еще более подбадривает нас, хотя невдалеке от «театра» ложатся снаряды.
За время поездки выработалось правило: если бойцы и офицеры не уходят в укрытие — продолжать выступление. Это стало законом, и никто из артистов бригады ни разу не нарушил его».
Немногим более тридцати лет назад советские воины добили врага в его логове. И повсюду вместе с ними и с теми, кто ковал меч воину-освободителю, были мастера искусств, артисты.
АНАТОЛИЙ ГОЛОВИН
ПРИНАЛЯГ, ПОДНАЖМИ, ПОСПЕШИ!..
(Отрывки из поэмы)
Бригадир наш,
уральскою стужей каленный,
в пестрой шубе собачьей
хромал впереди.
Пулей финской еще
навсегда окрещенный,
нас, как в бой, поднимал:
— На объект выходи!
Дружно шли на объект.
И пимы, и сандали,
и ботинки с обмотками —
был бы согрет.
Словно Север и Юг
собрались на Урале —
полушубки, плащи,
и тулуп, и бешмет.
Как-то радостней стало,
теплее и проще,
будто души раскрылись —
светлей, веселей.
Тачка легче,
и путь до отвала короче.
Пайку другу отдай
и себя не жалей.
Снова
шаг одного
подгоняет другого,
и веселая,
звонкая искра души
зажигает нас
яростной силою снова:
Поскорей!
Приналяг,
поднажми,
поспеши!
Так с темна до темна —
день за днем — неустанно.
Сколько лет улеглось?..
Скольких нет среди нас?..
Помнишь,
грузно поднявшись со дна котлована,
мы спустились
в колодец глухих теплотрасс
обсушиться,
погреться от слякоти жесткой.
Крепко спали у труб,
как на летнем огне.
Что-то в полночь кричал
про кетмень и картошку
тот, веселый,
в бешмете
туркмен Кемине.
Кемине под бешметом
к земле прижимался.
Мы с тобою за ним —
голова к голове.
Где-то влево от нас
паровоз задыхался,
котлован заполнялся бетоном —
правей.
Явь, наверно, во сне
повторялась сначала,
и тяжелая тачка
тянула к земле.
Из-под ног
уходила земля и качалась.
И веселые искры
погасли в золе.
Лом врубается в камень,
огонь высекая,
и лопаты скрежещут,
подобно штыкам...
...Мы еще землекопы —
братва заводская.
Только стены поставим
и встанем к станкам, —
так парторг говорил —
тихо, просто и строго,