Камероны
Шрифт:
– все эти места близ Файф-Несса, где Гиллон рассчитывал приобрести сигов, были далеко от Питманго.
Вокруг расстилалась такая красота, что Гиллон невольно подумал о боге. Могла бы вся эта красота существовать, могло бы все быть так правильно устроено, если бы не было бога? А если бога нет и ничего нет за пределами этой жизни, достаточно ли того, что окружает тебя? Под конец он решил задать этот вопрос своим сыновьям.
– Достаточно ли этого? Если ничего другого жизнь не сулит, если нет бога, можно сказать: «Мне этого достаточно»?
– Ты неправильно ставишь вопрос, – сказал Эндрью. – Убери бога, и все потеряет смысл. Наступит анархия: люди
– А я вот не верю в бога и, однако, не ворую и не избиваю людей, – возразил Роб. – Люди пользуются богом, как подпоркой, и, опираясь на него, точно на костыль, надеются таким образом проскакать по жизни. Чего же после этого удивляться, что на свете столько жалких людей!
Но что же тут плохого, если у людей есть подпорка? – подумал Гиллон. Почему Роб-Рою и мистеру Селкёрку вечно хочется отнять у них подпорку, а иной раз этого хочется даже и ему самому? И что они предлагают взамен? Эта проблема бесконечно терзала Гиллона – он знал, что никогда не будет в мире с собой, пока не разрешит ее.
А он сам почитает бога из страха или из любви? Несколько недель тому назад он видел, как человек заживо сгорел в шахте, и поймал себя на том, что по вечерам начал снова молиться богу. Человек тот поднял свою лампу повыше к своду, чтобы проверить, нет ли там газа, и вспыхнул как свеча. После этого много ночей Гиллону снились смерть и ад. Гореть вот так «вечно? Кричать, как кричал тот человек, – до бесконечности, потому что, гордец, он не мог заставить себя склониться перед волей всевышнего?
Впереди на дороге они увидели старого кейрда – шотландского лудильщика, который шагал прихрамывая, неся на шесте горшки и сковородки.
– Вот тебе возможность разыграть из себя бога, – сказал Роб-Рой.
Напрасно он так богохульствует, подумал Гиллон. Они предложили старику подвезти его, и тот принял это как должное, не проявив ни удовольствия, ни недовольства. Он что-то говорил, но они не понимали, к тому же уж очень от него скверно пахло.
– Религия – опиум для народа, – изрек Роб-Рой. У них дома так часто произносили эту фразу, что сейчас она явно предназначалась для ушей лудильщика. В воздухе заметно потеплело, они сбросили куртки и стали греться на осеннем солнышке. – Вместо того чтобы выйти на улицу и бороться за свои права, люди сидят и ждут, когда для них наступит рай. Как же их, бедненьких, одурачат!
– При условии, что после смерти есть жизнь, – заметил Эндрью. – Иначе – как можно одурачить труп, если там, за пределами нашего мира, ничего нет?
– Ну, это ты сам выяснишь, – заявил Роб, точно он там уже побывал. – Человеку дана всего одна жизнь – одна – загните палец, друзья, и, черт возьми, начинайте-ка жить сейчас.
Поля, спускавшиеся к морю, были разгорожены камнями, и маленькие наделы с уже снятым осенним урожаем или еще золотисто-зеленые, но все под разными злаками и потому разных тонов походили на огромное, удивительно красивое лоскутное одеяло, разложенное на земле. Фургон проехал перекресток, где встречаются дороги, идущие с востока и с запада, и лудильщик знаком дал понять, что хочет тут слезть. Даже не поблагодарив, он спрыгнул на землю, обошел фургон и приблизился к Роб-Рою.
– А ты, – сказал он, – ты настоящее дерьмо. – И заковылял по дороге, ведущей на запад.
Еще долго потом они молчали.
– Вот и делай революцию для народа, – заметил Эндрью через несколько миль, стремясь немного разрядить атмосферу.
– Да, вот с чем мы сталкиваемся, – сказал Роб-Рой. – Упрямая каменная маска толпы. И пока народ не просветят, пока не напичкают знаниями, вся Шотландия так и останется этаким огромным вонючим лудильщиком.
Вскоре им открылось диво-дивное – море, и бог и оскорбивший его Роб-Рой были забыты. Настроение у Гиллона сразу исправилось, как всегда при виде моря.
Около девяти часов они добрались до поворота и очутились на откосе, возвышавшемся над поселком Сент-Бакстон-у-моря. Серые камни, грубо сложенный мол, маленькая, залитая солнцем, защищенная от ветра площадь, задрапированные сетями стены домов. У Гиллона тоскливо защемило сердце.
Они двинулись вниз, и тут глазам их предстала необычная картина. Из поселка к морю спускались женщины, неся лодки; они входили с ними в море и – по грудь в воде – пересекали со своей ношей линию прибоя. Затем одна женщина держала лодку, а другая возвращалась к берегу, сажала себе на спину – а иногда на плечи – мужа или мужа подруги и несла его в лодку, чтобы он не промок. Камеронам предстояло еще целую милю шагать до поселка, и, когда они вышли на узкую извилистую улочку, которая вела к площади, женщины уже вернулись – они сидели у своих серокаменных или побеленных домиков, нанизывали рыбу на палочки, чтобы коптить или вялить, чинили оставленные рыбаками запасные сети. Таких крепких женщин Гиллон никогда еще не видал. Юбки у них, и вообще-то довольно короткие, были заткнуты за пояс, и ни одной даже в голову не пришло опустить юбку при виде Гиллона и его сыновей. Некоторые курили трубки.
Камероны опустились в своем фургоне по крутой улочке и выехали на солнечную площадь, где сидело большинство женщин. Ни одна не сказала ни слова, и лишь две-три на минуту оторвались от своего занятия и подняли на приезжих глаза.
– Меня зовут Камерон, и я приехал к вам купить рыбы. – Слова эти были встречены молчанием. – Сейчас сиг идет, я знаю. Так можно тут у вас купить сигов или окуней?
Женщины сидели у своих сетей, не поднимая головы.
– Вы же ловите рыбу, правда? Ну, а мы приехали купить рыбы. – Они ставили его в дурацкое положение, к тому же при сыновьях. Тогда он вытащил пачку десятишиллинговых бумажек и провел по ним пальцем, как по колоде карт.
– Не надо, пап, – сказал Эндрью.
Деньги не произвели на женщин никакого впечатления – казалось, вообще ничто не способно было вызвать в них отклик. Гиллон стоял на задке фургона и ждал.
– Да что это с ними? – наконец сказал он. Роб-Рою стало не по себе, и он ушел на берег, чтобы не видеть этих насупленных женщин. Какие-то мрачные амазонки! Вот и выходит: относись к людям, как к собакам, – а к ним наверняка так относятся, – они и будут, как собаки. К тому же эти голые ноги смущали Роба. Наконец немолодая женщина в черном, явно вдова, подошла к фургону.
– Когда мужики в море, ни одна баба не станет разговаривать ни с каким мужиком, – сказала она.
– Приехали сюда шуры-муры разводить, да? – крикнула вслед за вдовой какая-то старуха. – Думают, можно поразвлечься с нашими бабенками, пока мужики в море?! Ты скажи им, пусть чем другим займутся.
Однако теперь, когда две женщины заговорили, уже и остальные почувствовали себя вправе подойти поближе к чужеземцам и поглазеть на них. Они окружили Гиллона.
– Вы только посмотрите, до чего же черные-то! – сказала какая-то женщина.