Шрифт:
Часть первая
ВОЛЧЬЯ КРОВЬ
Глава 1. Гость
Свет, пробиваясь сквозь густую слезящуюся пелену, силился развеять дремоту, тревожил, играя с набегавшими несвязанными видениями. Свет хотел быть увиденным, пробовал на прочность тьму — тьма сгущалась…
Пламя негасимой лампады жадно глотнуло масла и вспыхнуло с новой силой. Аника вздрогнул, зашевелил губами и поднял тяжелые оплывшие веки. Ему почудилось, что он стоит в пещере, в причудливом обжитом гроте, кажущемся бесконечным и внезапно обрывающимся каменной стеною. А где-то за
Аника поправил на груди святой иерусалимский крест и мощевик: «Помилуй мя, Боже, по велицей милости Твоей, и по множеству щедрот Твоих очисти беззаконие мое. Наипаче омый мя от беззакония моего, и от греха моего очисти мя; яко беззаконие мое аз знаю, и грех мой передо мною есть выну… Окропи мя иссопом, и очищуся; омыеши мя, и паче снега убелюся…»
Не дочитав псалма, Аника перекрестился и крикнул сына:
— Семенушка!
Ослабший после дремоты голос дрогнул, поглотил звук, оставляя слышимым лишь окончание «…ушка».
Тяжелая дверь приоткрылась и в комнату просунулась нечесаная голова дворового холопа. Офонька по-собачьи преданно взглянул на Анику и стремглав помчался по ночным хоромам в Семенову опочивальню…
— Семенушка, — уже отчетливо проговорил Аника, — посмотри, не прибыл ли на двор Гость?
Семен поклонился, накинул бобровый полушубок и вышел из терема. Снежная крошка ударила в лицо, ослепила, сбила дыхание. «Не к добру разгулялося!» — Семен перекрестился и крикнул выбежавшему в исподнем Офоньке:
— За отцом неотступно гляди. А не то все ребра пересчитаю!
За снежной пеленой двор, прозванный в народе строгановским кремлем, показался нескончаемо большим и пустынным, быть может, даже не существующим, призрачным наваждением пурги, дурачащим и уводящим взгляд в бесконечную мерцающую рябь… Ветер сбивал дыхание, валил с ног, обрушивая с небес на землю все новые снежные волны. Пурга, словно ненасытная баба, сдирала одежды, заключая трепещущее тело в ледяные объятия, манила смертельной нежностью, дарующей забвение и вечный покой. Семен знал, что многие застигнутые снежной бурей беспричинно ложились в снег возле своих домов и замерзали насмерть…
Воротные Детина и Цеп кутались в тулупы, окоченело топая ногами, жались к стенам, от ветра опираясь на бердыши. Отдышавшись, Семен подошел к страже:
— Не прибыл ли какой человек, православные?
— Что вы, Семен Аникиевич, — прохрипел Детина. — В такую пургу сам черт из преисподней на свет не выглянет!
— Куды нонче поедешь? — согласно закивал Цеп. — На дорогах такая снежить, что кобыла по гузно увязнет…
— И то верно, — ответил Семен. — Бог помощь держать дозор!
Он махнул рукой стражникам и с охотой поворотил назад в терем, к домашнему теплу, мягким персидским коврам, убаюкивающим восточным халатам. «Нет, не прав отец. Не приедет сегодня Гость!» — такая мысль была Семену страшна и диковинна одновременно. Слово отца было для братьев Строгановых больше закона: Аника никогда не ошибался. И сегодня был по всей Руси единственным человеком, чье слово без гнева выслушивал царь.
Раскрасневшийся от стужи Семен вошел в светелку, принося ярую свежесть, от которой у Аники приятно защипало в носу.
— Офонька! — властно крикнул старик. — Не дрыхни, да поспешай зажечь свечи. Не пристало в потемках принимать!
Семен покачал головой:
— Пурга разыгралася — света Божьего не видать. Кони пугаются, дичатся… Прости, отец, не придет Гость. Не сегодня.
Аника поджал губы:
— Пурга на Сретенье… Дороги замело, зима с летом встретиться не смогут… Семен! Неурожайным год будет, вели приказчикам скупать зерно!
— Хорошо… — Семен почтительно выдержал паузу. — Я могу идти?
Аника задумчиво разглядывал запечатленный в перстне сапфир:
— Нет. Будем ждать…
Семен поклонился и сел в кресло подле отца. Старик опять задремал, его губы бессвязно шептали слова молитвы вперемешку с размеренными указаниями приказчикам. За окном надрывалась вьюга, как одержимая билась в стены, выла, заглядывая пустыми очами в спящие окна терема.
В светелке было покойно. От большой, покрытой расписными изразцами печи шло утробное густое тепло. В серебряных подсвечниках оплавлялись восковые свечи и, следя, как в танцующих тенях оживают травы на изразцах, Семен вспоминал о прошлогоднем лете. Он входил в возраст мужа и по старому строгановскому обычаю должен был на Ивана Купалу схлестнуться насмерть с медведем, чтобы доказать свое право на равенство с братьями. В тот день Семену не везло: вначале закормленный медведь не хотел драться, но, почувствовав лютую боль, рассвирепел и пошел в решительную атаку. Под тяжелой лапой рогатина дрогнула и переломилась пополам, Семен потерял равновесие — смертельно раненый медведь стал его подминать под себя. Время остановилось, потом дернулось и потекло по лицу липкой огненной влагой. Семен успел посмотреть на отца, увидеть, как брат наводит на медведя пищаль и как отец отводит пищаль рукой в сторону. Видел, как суровая дружина замерла в готовности с направленными на борющихся жалами рогатин и совней. Выстрела не последовало, дружина не двинулась, отец немигающим взглядом смотрел на окровавленного сына… Семен так и не понял, какая сила вложила ему в руки широкий поясной нож и помогла вынырнуть из медвежьих объятий, а потом заставила без устали кромсать умирающего зверя…
Когда схватка была окончена, Аника подошел к сыну и поцеловал его в окровавленные губы: «Достоин еси!» Он наклонился и положил в расшитую крестами ладанку горстку земли, в которой смешалась медвежья и строгановская кровь. С того дня Семен ничего не боялся…
Аника тяжело вздохнул в набежавшей дреме и закашлялся — после смерти жены он на глазах превращался в дряхлого старика. Семен подошел к отцу, подал травяной настой. С трудом сделав несколько глотков, Аника успокоился и перестал кашлять. Глаза медленно прояснялись, лицо обретало прежнее обеспокоенное выражение.
— Прибыл уже? Чую, что уже здесь…
— Нет… — Семен осекся на слове и добавил: — Пурга…
За спиной Аники послышался легкий шум: из темного неосвещенного угла мелькнула тень, на глазах обретая очертания и форму. Семен вздрогнул, от неожиданности перехватило дыхание, совсем как тогда, в медвежьих объятиях. Невысокий сухопарый мужчина в черном кафтане без всяких украшений не спеша вышел к Строгановым из тени.
— Данилушко, здравствуй! —Аника с трудом поднялся на ноги и подошел к Гостю. — Знал, что ты не оставишь нас в худые дни. По слову своему на святое Сретенье к нам прибыл!
Старик трижды поцеловал Гостя и указал перстом на кресло Семена.
— Садись, чай притомился с дороги… Офонька! Что стоишь как дубина стоеросовая? Неси сбитень!
Строганов ласково посмотрел на Гостя и участливо спросил:
— Как добрался до нашей землицы, Данилушко? Я отчаялся ждать — кругом опричненые заставы выставлены, без царевой грамоты сразу в съезжую избу везут, а там допрос с пристрастием да дыба… Как ты застав избежать сумел?
— Я их не избегал.
Аника переглянулся с сыном и перекрестился: «Прости нам грехи наши…»