Канада
Шрифт:
Во время учебы в колледже, начал свой рассказ Чарли, Ремлингер придерживался непопулярных взглядов — некоторые из них мне уже известны. Он с отвращением относился к правительству. Ненавидел политические партии, профсоюзы, Католическую церковь и многое другое. Однокашники его недолюбливали. Он писал для изоляционистских, антивоенных и (как считали некоторые) прогерманских журналов памфлеты, которые внушали его профессорам и подозрения, и желание, чтобы он поскорее убрался в свой Мичиган. Когда Артур был подростком, его отца, машиниста, незаконно уволили с работы, а профсоюз ничего для него делать не стал, потому что он был адвентистом и пацифистом. Семья столкнулась с серьезными трудностями, репутация юного Артура пострадала, и в итоге он еще старшеклассником проникся идеями радикального толка. Родные его взглядов не разделяли. Они махнули рукой на злую судьбу, перебрались в сельскую
Каждое лето Артур приезжал из колледжа домой, а затем устраивался на автомобильный завод в Детройте, где снимал квартирку в бедном районе. Заработок позволял ему скопить деньги на оплату учебы в следующем году. Родные с ним в то время виделись не часто, но считали готовность Артура работать ради оплаты колледжа знаком того, что в будущем его ожидает успех.
Однако на третьем году учебы, летом 1943-го, Артур, получивший на фабрике, которая выпускала «шевроле», хорошо оплачиваемую работу уборщика, поругался с уполномоченным профсоюза, задача которого состояла в том, чтобы наблюдать за условиями труда и вовлекать в профсоюз рабочих. Ссора их произошла из-за того, что Артур вступить в профсоюз не пожелал. Уполномоченный, по словам Артура, знал, что он писал подстрекательские антипрофсоюзные статьи. (Профсоюзы следили за такими публикациями и имели связи в Гарварде.) В результате Артура уволили, сказав ему, что никакой работы он в этом городе больше не найдет — пусть едет куда хочет.
Это была настоящая беда, ведь, потеряв работу, Артур лишился денег, которыми оплачивал учебу. Он, можно сказать, потерпел полный крах: за жилье платить нечем, а на честолюбивых планах можно поставить крест. Артур обратился к администрации Гарварда, попросил дать ему стипендию. Но, поскольку взгляды его были хорошо известны и одобрения не вызывали, получил отказ. Двери Гарварда перед ним закрылись, рассказывал он Чарли, и в последние годы его молодости жизнь Артура пришла в совершенный беспорядок.
В голове его все перевернулось вверх дном. «Духовный срыв», так назвал это Артур. Он впал в уныние, поругался с родными, разговаривал, да и то от случая к случаю, только с сестрой, с Милдред, которая не лезла к нему с вопросами — в частности, и о том, как он добывает средства к существованию. Отчаявшись, Артур начал искать утешение в чем угодно и у кого угодно. А в Чикаго и на севере штата Нью-Йорк были люди, которые разделяли его, ставшие к тому времени еще более ожесточенными, антипрофсоюзные, антицерковные, изоляционистские взгляды. Себя они считали борцами за всеобщее право на труд и уже не один десяток лет резко конфликтовали с профсоюзами. Оставив Детройт, Артур перебрался в Элмайру, штат Нью-Йорк, поселился в семье таких борцов, работал на принадлежавшей им молочной ферме и понемногу восстанавливал душевное равновесие. Однако те фермеры и сами были людьми обозленными, их переполняли негодование и обиды на профсоюзы и правительство, поступавшие с ними несправедливо. Артур впитал их идеи и в скором времени начал разделять их негодование, потребность в мести и познакомился с немалым числом опасных замыслов и планов, в том числе с идеей заложить бомбу в детройтском Доме профсоюзов — не для того, чтобы убить кого-нибудь, но дабы подчеркнуть справедливость борьбы за право на труд.
Артур, в голове которого все ходило еще ходуном из-за невозможности вернуться в колледж, позволил убедить себя, что именно он должен заложить бомбу — в мусорный бак, стоявший за Домом профсоюзов. Чарли он сказал, что, если бы родители не отвернулись от него, он не докатился бы до положения кандидата в пациенты сумасшедшего дома. Скорее всего, Милдред помогла бы ему — она уже стала к тому времени медицинской сестрой. Увы, этого не случилось.
И Артур отправился в Детройт на взятой напрокат машине, везя в багажнике динамит, заложил бомбу в назначенное место, включил самодельный таймер и уехал. Однако перед самым взрывом — около десяти вечера — в здание вернулся за забытой им шляпой вице-президент профсоюза мистер Винсент. Как раз когда он выходил через заднюю дверь на улицу, бомба Артура и взорвалась, и мистер Винсент получил тяжелые ожоги. Спустя неделю он скончался.
Сразу же начались усердные поиски
Артур, узнав, что он убил человека, — чего делать вовсе не собирался — пришел в ужас; ужасала Артура еще и мысль о том, что его схватят и бросят в тюрьму. Предполагалось, что преступник жил где-то в Детройте, впрочем, на двадцатитрехлетнего Артура Ремлингера никакие подозрения не пали. Полиция, стоявшая на стороне профсоюзов, имя его, разумеется, знала, однако в ходе расследования оно ни разу упомянуто не было. Ко времени, когда поиски бомбиста набрали полную силу, он уже вернулся на ферму в Элмайре; от взглядов своих Артур публично не отрекся (этого так никогда и не случилось), но образумился в мере достаточной для того, чтобы понять: отныне он — объявленный в розыск преступник, окончательно загубивший свою жизнь.
Вариантов у него было два: либо явиться с повинной, взять на себя ответственность за содеянное и сесть в тюрьму, либо, как он сказал Чарли, убраться как можно дальше — благо в преступлении его не обвинили и даже не заподозрили — и постараться поверить, что никто его никогда не найдет и с ходом времени ему удастся сжиться с тем, что он натворил.
Чарли взглянул на меня — слушаю ли я. Я слушал затаив дыхание, даже гуся потрошить забыл, так потряс меня его рассказ. Чарли сунул в рот новую сигарету. Кровавое пятнышко в белке его левого глаза сместилось и, казалось, светилось и подрагивало. Губы накрашены не были — общаясь с охотниками, Чарли обходился без помады. Впрочем, на рябых щеках его различались румяна, смазавшиеся в окопчике, а на ресницах — черная тушь. Чарли был в черном переднике сварщика, забрызганном спереди кровью, она же покрывала кисти его рук и предплечья, а пахло от него гусиными потрохами. В общем, картина, которая огорошила бы всякого. В дверь ангара залетали и порхали вокруг нас жесткие снежинки. Они таяли в волосах Чарли, понемногу смывая черную краску. Мои же руки и щеки саднило и покалывало. Ветер уносил в высохшую траву и к вертушкам Чарли выщипанные нами гусиные перья. Появился белый пес миссис Гединс, сунул нос в коробку с потрохами, вылизал ее. Содержимое коробки мы каждый день сжигали в железной бочке из-под нефти, а лапки, крылья и головы Чарли разбрасывал на потребу койотам и сорокам, по которым ему очень нравилось стрелять.
Он приподнял густые брови, мясистый лоб его наморщился.
— Ты ведь слышал от него эти слова, нет? Знаком с ними? «Духовный срыв». «Пришел в ужас». «Связанные с колледжем честолюбивые планы». «Превыше всего и вся». — Губы Чарли презрительно покривились. — Вот тогда он сюда и прискакал. В сорок пятом. Сразу после окончания войны. Думал — или так думали люди, которые опекали его и сейчас еще опекают, — что здесь-то самый край света и находится, никто сюда не доберется. Теперь-то все они уже поняли, что это не совсем так.
Губы Чарли раздвинулись, показав большие неровные зубы. Кончиком широкого языка он перекатил сигарету из одного угла рта в другой, — похоже, последнее обстоятельство его радовало.
— Теперь ему придется взглянуть судьбе в лицо. И перепуган он, разумеется, до смерти.
Чарли опустил взгляд к железнодорожной шпале, на которой застывала гусиная тушка. Потом поднял наточенный топорик, перерубил гусю шею и смахнул голову на землю, под нос псу.
Борцы за право на труд постарались найти для Артура убежище. Конечно, никто его не разыскивал. Однако Артур был уверен, что рано или поздно такие поиски начнутся, а мысль об аресте была для него невыносимой. К тому же его «подельники» полагали, что долго ему не продержаться, что человек он ненадежный, со странностями и представляет для них угрозу, поскольку способен сдать их всех до единого. Артур признавался, что и поныне не понимает, почему его не убили тогда и не закопали на ферме в Элмайре. «Я так и сделал бы, даже задумываться не стал», — обронил Чарли.
Вместо этого, рассказал Артур, они обратились с просьбой спрятать его в Саскачеване к владельцу «Леонарда», маленькому, пройдошливому, суматошному человечку по имени Гершель Бокс, на которого Чарли работал еще мальчишкой. Бокс был австрийским иммигрантом, разделявшим опасные взгляды заговорщиков из Элмайры и Чикаго и несколько раз выполнявшим, пересекая для этого границу, их зловещие задания: организовал поджог дома в Спокане (в результате сильно пострадал один человек), участвовал в ограблениях и избиениях. Бокс согласился принять Ремлингера из-за его немецкой фамилии, а также потому, что Артур учился в Гарварде и представлялся Боксу интеллигентом.