Канатоходец: Воспоминания
Шрифт:
Посмотрим теперь, как были выполнены поставленные задачи.
1. Построено многое, очень многое. Много земли перекопано и почти все ломом, лопатой да тачкой. Не было ли это разорением страны, когда интеллигенты разных квалификаций и умельцы разных направлений работали простыми землекопами? Не лучше ли было развивать технику и, опираясь на нее, обогащать страну? Не разумнее ли было не посылать в забой людей, не пригодных к тяжелой физической работе в силу своего возраста, здоровья, немощи, своей неприспособленности к суровым погодным условиям? Они в лагерях были тяжелым балластом — их бесполезное (с производственной точки зрения) существование ведь как-то надо было поддерживать
2. Умирали многие. Я не знаю сколько, но очень много! И сейчас они, умершие, встают перед моими глазами. Зачем нужно было столько смертей? Зачем нужно было привозить на Колыму для умирания столько людей со всей страны? Людей всех специальностей, всех национальностей. Для очищения общества? Не знаю.
3. Воспитательная сторона: иногда на двери административного барака появлялась табличка КВЧ (культурно-воспитательная часть), но эта работа в те годы практически отсутствовала. Не было ни газет, ни журналов, ни радио. А если бы они и были, то не было ни сил, ни времени, чтобы к ним обратиться — в каждую свободную минуту клонило ко сну.
Но подспудная, не видимая явно воспитательная работа все же шла. Воспитателями оказывались блатари. Они, в отличие от нас, были социально близкими администрации. Они могли занимать привилегированные места, недоступные политическим осужденным [235] . Через них администрация управляла лагерной массой. И, как это ни странно, у них была своя антилагерная и антигосударственная идеология. Был свой фольклор, своя этика, свои суды, свои обряды. Они были лагерными героями. Это действовало на попадающую в лагерь молодежь.
235
Ситуация, правда, изменилась после начала войны — тогда для нас открылась возможность выполнять инженерно-техническую работу.
Три их наиболее существенные положения звучали примерно так: 1) право грабить имущих — это была своеобразная пародия на социализм, столь популярный в те годы. 2) Отрицательное отношение к любой работе. Это легко объяснимо: они были обречены быть вечными лагерниками, а в лагере работа всегда насильственна. 3) Негативное отношение не только к государству, но и к обществу в целом. Судьба страны как таковой их никогда не заботила. Эта тема была закрыта для обсуждения. Что плохо, то плохо. Не их забота исправлять плохое. Их забота жить вольно, не принуждая себя к работе, считавшейся формой насилия.
К нам в лагеря и тюрьмы приходило много молодых людей и даже подростков. Я видел, как они втягивались в изуверское «служение» свободе. Потом кто-то из них выходил на свободу и разносил по стране эпидемию зла.
Мне хочется здесь обратить внимание историков, социологов, писателей на то, что наша страна до сих пор переживает (а может быть, и изживает) то, что было воспитано в лагерях и пересыльных тюрьмах. Это суровая расплата за попытку насильственного введения социализма.
3. Была ли у нас демократия?
По-разному можно ответить на этот вопрос. Один из возможных ответов звучит так: «Да, была».
По своему смыслу термин «демократия» означает признание народа источником власти. Было ли так?
Да, было. В стране насчитывалось около 20 миллионов членов партии — людей наиболее рьяных и одержимых. Еще несколько миллионов комсомольцев. Да еще сколько-то секретных осведомителей — внепартийных добровольцев. Почти все боготворили Отца народов, боготворили до слез, до умиления. Преклонялись (когда было нужно) перед Ягодой и Ежовым. Избирали в верховные органы власти Берия. Православная церковь позорно связала себя с органами насилия. Зачем дальше перечислять — все всем известно, все понятно.
Да, народ поддерживал. Правда, вера в праведность власти оказалась возможной только после репрессивной чистки общества, которая велась широким фронтом — это не только разветвленная сеть лагерей, но и истребление крестьян при коллективизации, а позднее и высылка целых народностей с их исконных земель.
Сейчас, после проведенного в нашей стране невиданного по своему масштабу эксперимента, нужно в учебники политологии и социологии записать примерно следующее: «Демократия — понятие внутренне противоречивое, ибо демократический по своей видимости строй может возникнуть и в результате демонических репрессий». Иными словами, кажущееся народовластие может быть достигнуто путем обращения к диктаторской власти. Достаточно серьезно и грозно почистить общество, что легко достигается при современной технике. Отсюда становится понятным, почему не было настоящего, юридически грамотного следствия. Нас не привлекали за какое-нибудь конкретное преступление. От нас просто очищали общество. Очищали от тех, кто не нравился. Кто казался опасным. Кто мог нарушить покой стерильно создаваемой демократии. Демократия через стерилизацию общества — вот во что выродился в России Марксизм, научно обоснованный, как в этом нас упорно убеждали наши философы. В плане историческом очищалось не только общество, но его генофонд. Творчески наиболее активные, непримиримые ушли, не оставив потомства. А развитие культуры — это всегда протест против застоя, всегда бунт, хотя бы и тихий, бескровный, интеллигентный по своей сути.
И все-таки в те страшные дни появлялись политические анекдоты — это было подпольное противостояние сдавшихся. Цена острого анекдота — пять лет лагерей.
После перестройки политические анекдоты обесценились, кажется, больше, чем рубли. Возможно, поэтому и пропали. Их пропажа — это последний анекдот (такова уж его «диалектика»). Но чего стоит Россия без политического анекдота?!
Здесь какая-то порочная логика.
Или это парадоксальный показатель демократизации страны.
Глава XVII
В ЗАЩИТУ АНАРХИЗМА
Никакая наука не даст им хлеба,
пока они будут оставаться свободными,
но кончится тем, что они принесут
свою свободу к ногам нашим и скажут нам:
«Лучше поработите нас, но накормите нас…»
Нет, нам дороги и слабые. Они порочны
и бунтовщики, но под конец они-то станут
и послушными. Они будут дивиться на нас
и будут считать нас за богов за то, что мы,
став во главе их, согласились выносить
свободу и над ними господствовать — так
ужасно им станет под конец быть
свободными! Но мы скажем, что послушны
тебе и господствуем во имя твое. Мы их
обманем опять, ибо тебя мы уж не пустим
к себе. В обмане этом и будет заключаться
наше страдание, ибо мы должны будем лгать.
Вот что значил этот первый вопрос в пустыне,
и вот что ты отверг во имя свободы, которую