Канатоходец
Шрифт:
В звездную рождественскую ночь, ступая босыми пятками по снегу, из цирка Честняги Аршамбо ушла Удача. Она выбралась из-под полога шапито, с минуту постояла, прощаясь, и по тающему под ногами насту заскользила через Марсово поле на свет фонарей с улицы Бурдонне.
Удача ушла вслед за переманенным в заведение Арно укротителем синьором Караччоло, двумя его медведями, макакой и наездницей мамзель Фрике, которую синьор укрощал по ночам, в свободное от медведей время.
Удача ушла, но Честняга Аршамбо, пробудившись поутру, об этом не подозревал. Шапито прибыл в Париж накануне Рождества – юбилейного, тысяча девятисотого по счету. Праздничное представление принесло немалые барыши, а новогоднее сулило еще большие.
Беппо попался под горячую руку владельцу заведения, когда поток брани у того еще не полностью иссяк. Был Беппо злющ, несносен и страдал многочисленными недугами, свойственными старой, вышедшей в тираж цирковой обезьяне породы шимпанзе. Усилиями синьора Караччоло Беппо обучился расхаживать во фраке с ботфортами, носиться по манежу на самокате, исполнять боковое сальто-мортале в конном вольтиже и ненавидеть весь мир. Какой-то десяток лет назад Беппо еще блистал на арене и приносил заведению ощутимые дивиденды, ныне же он годился разве что на кривлянье в клоунаде. Неудивительно, что синьор Караччоло, по-английски распрощавшись с «Шапито Честняги Аршамбо», заодно решил расстаться и с облезлым неприветливым ветераном.
– А ты, проклятая образина, значит, осталась у нас дармоедничать? – констатировал Честняга, обнаружив привязанного к стойке ограждающего манеж барьера Беппо. – Чертова дохлятина, – Аршамбо подхватил забытый у барьера берейторский арапник и вытянул Беппо поперек спины. – Эй, кто-нибудь, пристрелите обезьяну! Впрочем, нет: продадим ее на живодерню.
Разбуженные руганью цирковые молчали, потупившись.
– Не надо бы, хозяин, – робко вступился за Беппо здоровила Жан-Поль, могучий силовой акробат и отчаянный добряк.
– Ему и так немного осталось, – поддержал Жан-Поля его напарник Жан-Клод. – Пускай уж доживет с нами.
– «Доживет с нами», – издевательски передразнил акробата Честняга и вновь вытянул бедолагу Беппо кнутом. – Этот прожорливый урод? Нет уж, увольте. Обезьяна отправляется на живодерню!
Акробаты смолчали: возражать владельцу заведения было чревато.
– Обезьяна остается.
Честняга Аршамбо резко обернулся. Канатоходец Малыш Луи, скрестив на груди руки, невозмутимо смотрел хозяину цирка в глаза.
Был Малыш Луи низкоросл, не выше Беппо, почти карлик. Еще был он угрюм, нелюдим и немногословен. А еще Малыша Луи побаивались. Страха канатоходец не знал, за голенищем сапога носил нож, и поговаривали, что управлялся с ним так же искусно, как с шестом-балансиром на проволоке под цирковым куполом.
– А кормить этого проглота кто будет? – сбавил обороты Честняга.
Малыш Луи хмыкнул, шагнул к Беппо, отвязал его от барьера и повел за собой прочь.
На место покинувшей цирк шапито Удачи явилась Невезуха. Нового укротителя найти не удалось. Одна за другой издохли две тягловых лошади. Выбыл из труппы, сломав на репетициях ногу, гимнаст. Сохший по удравшей с синьором Караччоло мамзели крафт-жонглер стал с горя попивать. Он то и дело освистывался публикой, когда ронял на манеж гири, ядра и булавы. Доходы упали, теперь заведение едва сводило концы с концами. Из Франции цирк перебрался в Швейцарию, поколесил по Австро-Венгрии и к лету откочевал в Италию. Дела не улучшились. Кибитки вереницей тянулись по проезжим
Ревматический облезлый шимпанзе с годами стал мудрым. Человеческой речи он не разумел и потому не знал, что стоял уже на пороге живодерни. Но чутьем, острым, звериным, тем, что не смог забить кнутом и пинками синьор Караччоло, Беппо был богат. Чутьем он сумел понять, что сделал для него канатоходец. И оценить сумел тоже. Теперь, просыпаясь в видавшей виды кибитке по утрам, Малыш Луи зачастую находил у себя под боком мирно посапывающую лохматую голову Беппо. Злая, взращенная в неволе и воспитанная побоями обезьяна на старости лет внезапно обрела друга. Такого же нелюдимого, угрюмого и низкорослого, как она сама.
– А мы с тобой похожи, дружище, – с удивлением сказал однажды Малыш Луи, скармливая Беппо приобретенный на туринской ярмарке банан. – Даже внешне. Что взять, оба мы с тобой – цирковые.
Беппо осклабился. Он не понял ни единого слова, но был согласен. Малыш Луи, как говорили о потомственных циркачах, родился в опилках. Шимпанзе на свет появился в клетке. Разницы не было – Беппо чутьем осознавал сродство.
– Не везет нам в последнее время, – пожаловался Честняга Аршамбо индийскому факиру и заклинателю змей Прабхакару Сикху. – Надо что-то менять, как ты считаешь?
Факир и заклинатель змей с труднопроизносимым именем покивал. В везении он понимал толк, потому что ни факиром, ни индусом не был, а звался Рамиром и происходил из самой что ни на есть заурядной семьи кочевых цыган.
– К гадалке пойду, – сообщил владельцу заведения Прабхакар-Рамир. – Пускай карты раскинет. Ручку ей позолотить надо. Деньги давай.
Неожиданностей гадание не принесло, потому что показали карты цирку шапито каждодневную, рутинную, оскомину набившую дальнюю дорогу.
– В Испанию, – уточнил направление дальней дороги заклинатель-факир. Поправил серьгу в ухе и добавил решительно: – Там и свезет, карты врать не станут.
На самом деле особой уверенности в предсказании кочевой индус не питал. У него тоже было чутье, пускай и не такое острое, как у Беппо. Но было – особое чутье, цыганское. И ничего хорошего оно не предвещало.
На золотом каталонском пляже, допьяна надышавшись бризом, заплутала среди прибрежных эвкалиптов и отстала от цирка Невезуха. На сельской ярмарке Честняга Аршамбо прикупил за бесценок четверку лошадей, в Жероне к шапито прибились согласные работать за гроши наездник Пабло и шпагоглотатель Хуан, а в Сабаделе догнал труппу залечивший сломанную ногу гимнаст. Таким образом, дела пошли в гору, и Честняга, потирая руки в предвкушении барышей, велел готовиться к выступлению в Барселоне. Он не знал, что под пологом головной кибитки умостилась уже, пригрелась и терпеливо ждала своего часа Беда.
Театр начинается с вешалки, а цирк – с парад-пролога, торжественного марша труппы перед зрителями за час-другой до начала представления. На этом парад-прологе Честняга превзошел самого себя. Он сыпал шутками, на лету слагал стихотворные экспромты, азартно пикировался с белым и рыжим клоунами – в общем, проделывал все, чем способен завлечь публику опытный и умелый шпрехшталмейстер.
Цирк оказался полон, и представление удалось. Силовые акробаты Жан-Поль и Жан-Клод выложились во французской борьбе. Отточенными движениями швырял в воздух пудовые гири неделю не бравший в рот ни капли спиртного крафт-жонглер. Запрокинув лицо, сантиметр за сантиметром вбирал в себя острый клинок шпагоглотатель Хуан. Извлек из мешка двух кобр и заиграл на дудке разухабистую цыганскую плясовую спрятавший под тюрбаном ушную серьгу факир Прабхакар Сикх. И даже Беппо, обретший внезапно вторую молодость старый Беппо, исполнил свое коронное сальто-мортале со спины скаковой лошади.