Канцлер
Шрифт:
В вестибюле к великой княгине подошла стройная, миловидная девушка, она накинула плащ на плечи Екатерины, хотела принять из ее рук сумку, но та не отдала. Было очень много суеты, камердинер открыл дверь, но великая княгиня медлила выйти, в комнате поднялся страшный сквозняк, хозяйка дома бормотала слова сожаления, посыльный Вильямса порывался сказать что-то их высочеству лично, но ему это не удавалось. Екатерина задержала взгляд на Белове, потом что-то сказала на ухо Понятовскому и быстро пошла к двери. Хорошенькая девушка засеменила за ней.
— Кто это? — спросил Белов Понятовского, и тот сразу понял, о ком речь.
— Это Анна Фросс, помощница повивальной женщины, так, кажется, говорят в России.
— Вас?
— Вы должны нас понять… — поляк совершенно смешался. — Это не потому, что их высочество вам не доверяет… Как раз может случиться так, что я через вас буду сноситься с канцлером. Вы меня понимаете?
— Более чем. Служба есть служба. Разрешите откланяться…
«Еще не хватало, чтобы этот красивый мальчик меня жалел!» — мысленно воскликнул Александр, находя удовлетворение в том, что его предчувствия так скоро оправдались. Приятно чувствовать себя прозорливцем.
Манифест
Канцлер Бестужев явно кокетничал, обзывая свой труд черновиком. Манифест был сбит как крепкое, готовое принять новых жильцов здание, где не только кровля была два раза покрашена, но и узорчатый флюгер установлен, дорожка к зданию не только замощена, но и пес в своей будке сидел у этой дорожки, и кошка с бантом по ней разгуливала. Как только Екатерина прочитала манифест, она сразу поняла, каким бы тревожным ни было время, этот труд надо рушить.
— Эко губу раскатал, — твердила она обиженно, а сама думала: знает ли Бестужев, что Елизавета при смерти?
Здесь ведь не один вопрос, а множество. На главный вопрос ответ принесет Понятовский. Он должен при первой же возможности переговорить с Вильямсом и все выяснить. Если Вильямс утверждает, что Елизавета точно умрет, значит, он знает что-то такое… Здесь есть два объяснения: либо он подкупил кого-то из лейб-медиков, и тот сообщает ему голую правду, либо… либо речь идет о насильственной смерти. Государыня не умерла сразу, значит… страшно подумать… яд?
Работать, надо работать, времени в обрез. Было поздно, собственно уже ночь, поэтому править манифест приходилось уже в спальне. Пребывание ее в кабинете в такой час могло показаться подозрительным. Екатерина примостилась на широком подоконнике. Василий Шкурин принес ей красные чернила в склянке и несколько очиненных перьев в стаканчике. Она велела ему сесть при входе в спальню и, если кто-нибудь придет, подать голос. Под словом «кто-нибудь» подразумевался муж, и Василий это понимал.
Екатерина опять принялась читать манифест, ставя на полях мелкие, острые и нервные галочки. «По смерти Их Величества императрицы…» — далее на абзац шло перечисление регалий Елизаветы.
— Понятно, что не при живой! — не смогла сдержать себя Екатерина и тоже поставила галочку. Она сильнее нажала на перо, отчего галочка получилась с петелькой посередине и широко расставленными крыльями. Толстая, как чайка, куда понесет она эту весть — «по смерти Их Величества и т. д.».
Главное, что сулил ей этим громоздким, подробным манифестом Бестужев — сделать ее не только супругой законного императора Петра III, но и соправительницей его, то есть обеспечить ей участие в правлении. За это обещание канцлер, в выражениях настойчивых, просил, а может, даже не просил, а указывал, как на вещь совершенно необходимую и единственно возможную: «оставить все должностные лица на местах своих», ему же, канцлеру Бестужеву, дать звание подполковника во всех четырех гвардейских полках, а также председательство в трех государственных комиссиях — военной, адмиралтейской и иностранных дел.
Прочитав манифест в третий раз, Екатерина вдруг рассмеялась — вздор это! Все это может подождать до утра.
Она сунула манифест о престолонаследии под матрас и вернулась к нему только на следующий день после всех утренних ритуалов. Молодой двор нельзя было назвать малой копией большого, потому что у Екатерины не было ни денег, ни самостоятельности, кроме того муж был вздорен. Но иметь фрейлин и соблюдать этикет ей не мог запретить никто.
Она вставала рано утром и умывалась куском льда. Лед подавала на маленьком голубом подносе Анна Фросс, это уже стало ее привилегией. Анна очень мила, она старается угодить, она умна, а главное — она из Цербста. Умываться льдом Екатерину приучила маменька принцесса Ангальт-Цербстская несравненная и незабываемая Иоганна. Да и как ее забудешь, если она и сейчас, бросив дом, взрослых детей и пребывая в Париже, умудряется тайно писать дочери, клянча деньги. А Екатерина ценой унижения и жесточайшей экономии только что расплатилась за ее долги, сделанные двенадцать лет назад. Может быть, этот каждодневный кусок льда — единственно доброе, чем наградила она дочь для будущей, царской жизни. В лед для запаха были положены несколько ломтиков яблока и груши. Лед освежает кожу, расширяет сосуды, делает щеки румяными и нежными, а кровь горячит.
Бестужев ненавидел Иоганну. Он считал ее прусской шпионкой и выдворил из России. Потом на долгие годы устроил слежку за дочерью. Это было ужасно, оскорбительно, унизительно. «Сударыня, не надо искусственно взвинчивать себя!» — приказала Екатерина. Когда ее одевали, причесывали, и потом, за завтраком, она заставляла себя не думать о Бестужеве, и только сев за стол для писем, стоящий за ширмой в маленькой выгородке, называемой кабинетной каморкой, она вернулась к манифесту.
На этот раз документ не произвел на нее того отрицательного впечатления, которое возникло ночью. «Он просто наивен, этот старик», — сказала себе Екатерина. Пока Елизавета жива, даже если она будет в агонии, канцлер не посмеет опубликовать этот документ, а после ее смерти он уже будет не нужен. После смерти императрицы в помощь великой княгине нужны не бумаги, а верная гвардия. Это в Англии, где правит порядок, бессмертен лозунг: «Король умер, да здравствует король!» В России все не так. В эти зыбкие, неустойчивые часы — смерти законного государя — здесь все решает не закон, а верные люди, которые должны быть под рукой… И которых надобно вовремя предупредить. Так было с Екатериной I, Анной Леопольдовной, самой Елизаветой.
Ответ Бестужеву был немногословен, вежлив и уклончив. Если старик вобьет себе что-нибудь в голову, его вообще не переубедишь. Но она ни в коем случае не хотела отказываться от его услуг, поэтому в первых строках горячо поблагодарила за доброе отношение к себе, во вторых написала, что согласна со многими положениями манифеста, не назвав эти положения, а в третьих намекнула, что документ требует доработки, поскольку некоторые его положения — какие именно, опять осталось тайной — трудно выполнимы.
Записку она перешлет Бестужеву с Понятовским, а сейчас необходимо заняться неотлагательным — планом конкретных действий на время смерти Елизаветы. Здесь надобно все учесть, потому что она не могла предсказать, как поведет себя муж. Екатерина не знала, какие указания, письменные или устные, успела дать императрица относительно сына Павла. Бестужев, клялся, что своими ушами слышал от кого-то из Шуваловых, наверное, от Ивана, что Елизавета предполагала выслать и наследника и саму Екатерину за границу. Правда это или вымысел? Ах, как много она не знала и все-таки торопила время, трепеща, и тут же пыталась удержать его, страшась не успеть придумать, организовать.