Каникулы Каина: Поэтика промежутка в берлинских стихах В.Ф. Ходасевича
Шрифт:
Признаки новизны Тынянов не артикулирует, но зато маркирует те потенциальные поля и уровни текста, в которых эта еще неизвестная новизна может прижиться. Реорганизация всех сторон стиха, по Тынянову, включает в себя «новизну зрения», «эмоции», «интонации», «темы», «смыслового строя» и «жанра» 38 . При этом Тынянов не приводит в пример ни одного поэта, который бы решал и решил все предложенные задачи сразу. Те или иные признаки искомой новизны он регистрирует экземплярно у ряда авторов, при этом с переменным успехом стараясь воздерживаться от оценочных суждений. Новый стих промежутка не обязательно должен быть «удачей», видимой сразу, скорее даже наоборот: «в период промежутка звонкая монета чаще всего оказывается фальшивкой» 39 . На требуемую новизну не распространяются привычные вкусовые мерила литературно-критической оценки:
38
Там же: 169, 170, 179, 181, 188, 191.
39
Там же: 191.
В период промежутка нам ценны вовсе не «удачи» и не «готовые вещи». Мы не знаем, что нам делать
Промежуток, будучи временем прощупывания провиденциального потенциала, не знает и не ищет готовых решений. В этом смысле и сама статья Тынянова, самоостраняющая инерцию историко-литературной перспективы, представляет собой попытку самообновления, смежную поэтическим исканиям эпохи. В концептуализациях промежутка обнаруживает себя общая тыняновская установка на эпистемологическую ценность процессуальности и динамичности: выход из «промежутка» – это не только и не столько отдельное конкретное решение, сколько сам процесс поиска, момент внутренней борьбы. Причем этот поиск, который важнее находки, может происходить как в пространстве критики, так и в самих, по определению метапоэтичных, произведениях промежутка: «Сам стих стал любимой темой поэтов» 41 . Метапоэтичность стиха выступает одним из приемов деавтоматизации инертного навыка. Состояние «промежутка» требует от поэта (теоретической) «сознательности» 42 , те или иные прикладные реализации которой Тынянов одобрительно и сочувственно фиксирует.
40
Там же: 195.
41
Тынянов 1977: 169.
42
Там же: 178.
Кинетическая археология
В статье того же года «Журнал, критик, читатель и писатель» 43 Тынянов критикует отсутствие критики, соответствующей запросам эпохи, и предлагает два «выхода» из ситуации: с одной стороны, «выход – ученая критика, критика, вооруженная литературной наукой» – и в этом смысле «Промежуток» как раз представляет собой такую попытку; с другой стороны, «выход в самой критике», критика «должна осознать себя литературным жанром» 44 . В конце «Промежутка» Тынянов вновь обозначает «цель», насущный позыв, призыв и вызов, внутренний импульс промежутка: «Нам нужен выход». В этой формуле знаменательны не только объединяющее поэтов, критиков и читателей «мы» современности, но и сама метафорика выхода. Она риторически и композиционно закольцовывает статью, которая начиналась с установки писать не о стихах, а о «поэтах, которые идут через промежуток» 45 . Кинетические лексемы – глаголы и отглагольные дериваты движения – играют ключевую роль в мысли Тынянова: промежуток представляет собой не только период и время, но и пространство, в котором, по которому и из которого движутся поэты. И если в модели литературной эволюции направление и движение внутри системы Тынянов относительно уверенно определяет и наделяет диалектикой центробежных и центростремительных линий и траекторий, динамическим взаимодействием центра и периферии, то в случае промежутка внутренние механизмы движения еще не найдены, ориентиры еще не намечены, и продуктивность тех или иных смещений и перемещений критику приходится намечать на ощупь, смело, но осторожно, боясь и не боясь совершить провидческие ошибки.
43
Тынянов 1924e.
44
Тынянов 1977: 148. Ср. также осуждение критики, высказанное Мандельштамом в том же 1924 году в статье «Выпад»: «Критики как произвольного истолкования поэзии не должно существовать, она должна уступить объективному научному исследованию, науке о поэзии» (Мандельштам 1993: 412).
45
Тынянов 1977: 169.
В таком подвисшем положении, в ситуации принципиальной терминологической нестабильности и промежуточной необеспеченности концептуальных инициатив метафорические издержки и двусмысленности понятийных предложений оказываются важнее готовых решений. Поэтому неудивительно, что в своей статье Тынянов использует одну и ту же кинетическую образность для определения разнородных и даже противоположных явлений. Так, одно из любимых слов-концептов «Промежутка», смежное «выходу», – «отход» 46 , которым Тынянов двунаправленно характеризует тенденции и стратегии само-остранения – со стороны не только поэтов промежутка, но и его имманентного критика-наблюдателя. Тынянов сам отступает от им же сформулированных принципов промежутка, «отходит» в историко-литературные модели и проекции. Эти «отходы» своей частотой, количественно и качественно, становятся неотъемлемой составляющей, то и дело обнажаемым приемом автодеконструкции «Промежутка».
46
Там же: 172, 174, 178, 180.
«Отход» – мультифункциональная модель. В случае Пушкина, к которому постоянно возвращается мысль «Промежутка», Тынянов с литературно-исторической точки зрения обозначает словом «отход» тематическое и жанровое смещение поэтики, пушкинские «отходы от старых тем и захват новых»; Пушкин «отходил на историю, прозу, журнал» 47 . Здесь смещающий «отход» является (позитивно коннотированным) революционно-эволюционным скачком 48 . В случае же Маяковского «отход», концептуализация которого разворачивается в метафорике военного дела, напротив, приобретает семантику отступления, бегства и/или возвращения на знакомые позиции:
47
Тынянов 1977: 174.
48
Тынянов (там же: 169, 174, 181) трижды в статье в разных контекстах употребляет позитивно окрашенные метафоры «революции» и «революционности».
<…> почувствовав бессилие, [Маяковский] выходит на старую испытанную улицу, неразрывно связанную с ранним футуризмом. Его рекламы для Моссельпрома <…> это отход – за подкреплением. Когда канон начинает угнетать поэта, поэт бежит со своим мастерством в быт <…>. Оплодотворит ли Маяковского хладнокровный Моссельпром, как когда-то оплодотворил его пылкий плакат Роста? 49
В тыняновской оценке Маяковского отход-выход предстает как вынужденная мера, не стратегическое, а инстинктивно тактическое и во многом инертное решение-движение, прогнозировать эффективность которого критик не берется. «Отход» Маяковского – рецидив, возврат, при котором еще неясно, содержит ли он в себе потенциал обновления. Разговор о Маяковском заканчивается открытым вопросом о плодотворности его отчаянного отступления. При всей инвективности критических суждений Тынянова в «Промежутке», статья внутренне живет фигурой открытого вопроса, и это сочетание оценочности критики и нериторического вопрошания, твердости и сомнения сообщает тексту Тынянова дополнительный драматизм, работающий на семантику нестабильности самого предмета рефлексии – промежутка.
49
Там же: 178; курсив мой.– Я. А.
Этот разговор о тыняновских терминологических амплитудах «отхода» связан с тем, что именно с еще одного «отхода» Тынянов и начинает свое беглое обсуждение Ходасевича. Причем в данном случае военная метафорика «отхода» поддерживается уже на уровне эпиграфа к подглавке: «Au dessus de la m^el'ee» – «Над схваткой». Ходасевич находится над «промежуточной» борьбой, таков метафорический посыл тыняновского эпиграфа, предваряющего рассуждения о самопозиционировании Ходасевича:
Еще отход. / Можно постараться отойти и стать в стороне. Положение это в достаточной степени величаво и соблазнительно. / Как Есенин совершает отход на пласт читательский, так роль Ходасевича – в отходе на пласт литературной культуры. / Но в результате и этот отход неожиданно оказывается отходом на читательское представление о стиховой культуре 50 .
«Отход» здесь синонимичен отстранению («отойти и стать в стороне»). При этом из перспективы динамического промежутка подозрительным кажется не столько само движение дистанцирующегося отхода, сколько следующее за ним «стояние в стороне» – поза и пассивная стагнация, которая в шкале ценностей Тынянова, убежденного «динамиста», не может находиться на хорошем счету. Эта пассивность синтаксически подчеркивается тем, что Ходасевич у Тынянова никогда не является субъектом предложения, за исключением замечания (о котором речь впереди), что у Ходасевича есть стихи, «к которым он сам, видимо, не прислушивается» 51 , но даже в этот – единственный – раз, когда «Ходасевич» ставится в позицию подлежащего, сказуемое семантически обозначает не активное действие или волевое движение, а, напротив, отрицание действия. Пассивом субъектности и негативной предикативностью Тынянов косвенно постулирует статику поэтики Ходасевича, неадекватную кинетической грамматике промежутка.
50
Там же: 172.
51
Там же: 173.
Тынянов с самого начала не скрывает своей интонационной предвзятости. В характеристике Ходасевича Тынянов не только аналитичен («положение» Ходасевича «соблазнительно»), но и ироничен («в достаточной степени величаво»). Величавая гордыня надменного нейтралитета плохо сообразуется с (после)революционным требованием однозначного выбора. При этом только самому Ходасевичу может показаться, что он выпал и самоисключился из «промежутка». Иллюзорная сценичная позиция дистанцированности («в стороне») – одно из проявлений промежуточного самосознания, «отход» Ходасевича смежен «отходам» других поэтов. Недаром Есенин, «отход» которого сопоставляется с «отходом» Ходасевича, предстает у Тынянова «характернейшим поэтом промежутка» 52 .
52
Тынянов 1977: 170.
«Отходы» вариативны, и для критики промежутка становятся важны не только их типологические сходства, но и индивидуальные нюансы различий. Промежуточное положение Есенина, с которым Тынянов соотносит Ходасевича, диагностируется как «отход на читательский пласт». В ситуации кризиса поэт (Есенин) начинает апеллировать к воображаемому и программируемому читателю, прямо и опосредованно вводить его в текст, тем самым меняя интонационный строй. При этом расчет на читателя – эта довольно традиционная «„мотивировка“ для выхода из тупиков» – вполне может оказаться действенной в периоды кризиса, как, например, в случае Некрасова 53 . Однако апеллятивно-диалогическое обращение к читателю, само по себе вполне благотворное, подразумевает также – в случае Есенина – опасную экспрессивность, которая начинает несоразмерно доминировать и утверждать себя за счет более тонкой и сложной работы над фактурой стиха. Подхваченная Есениным, некогда удачная и сильная эмоция, формирующая ведущую личную интонацию его лирики, приобщает читателя к тексту, причем часто в виде прямого, неприкрытого обращения-апострофы. Тынянову трудно скрыть свое раздражение банальностью и фамильярностью этой спекулятивной экспрессивности, зацикленной на возбуждении читательской эмпатии 54 .
53
Там же.
54
В качестве удачного примера сопряжения «жгучей» эмоции с новой, «далекой» темой Тынянов приводит есенинского «Пугачева», вернее один-единственный стих – апострофу «Дорогие мои, хорошие!». В следующем абзаце, начиная разговор о «литературной, стиховой личности Есенина», Тынянов пишет, что «читатель относится к его [Есенина] стихам как к документам, как к письму, полученному по почте от Есенина» (там же: 171). Комментаторы Тынянова отмечают, что в данном пассаже скрыта отсылка к опубликованному в имажинистском журнале «Гостиница для путешествующих в прекрасном» письму Есенина к Александру Сахарову, в журнальной версии начинавшемуся со схожего с «пугачевским» восклицательного обращения «Родные мои! Хорошие!» (см. Тоддес, Чудаков, Чудакова 1977: 474).