Кант
Шрифт:
«Великолепная максима, – говорил впоследствии по поводу этого афоризма Гёте, – но руководствоваться ею нелегко. К жизни и к искусству она, конечно, применима, но при обращении к слову, не относящемуся к поэзии, вряд ли пригодна, ибо слово должно освободиться, обособиться, чтобы что-нибудь говорить и значить. Человек, желающий утверждать то или иное положение, в тот миг волей-неволей односторонен; нельзя что-либо утверждать, не расчленив и не разрознив». Кант мог бы сказать примерно то же самое. И все же критика абстрактного мышления, вольфианского культа односторонней систематики не могла не привлечь его внимания.
Вольфианцев Гаман обвиняет в схоластике, в отрыве от жизни, от природы. «Ваша убийственно лживая философия убрала с своего пути
Руссоистом Кант не стал; из своих занятий географией он вынес слишком хорошие знания о жизни отсталых народов, чтобы ее идеализировать. «Метод Руссо – синтетический, и исходит он из естественного человека; мой метод – аналитический, и исхожу я из человека цивилизованного… Естественным путем мы не можем быть святыми… Аркадская пастушеская жизнь и излюбленная у нас придворная жизнь – обе одинаково пошлы и неестественны. Ведь истинное удовольствие не может иметь место там, где его превращают в занятие». Эти выдержки из черновых набросков 60-х годов свидетельствуют о достаточно критическом отношении Канта к своему любимцу.
Помимо Руссо, Кант впоследствии называл еще Давида Юма в качестве мыслителя, который помог ему пробудиться от «догматического сна». Энтузиаст-француз и скептик-англичанин, опять две противоположности сливаются воедино в противоречивой натуре Канта. Руссо «исправил» Канта как человека и моралиста, Юм повлиял на его теоретико-познавательные поиски, толкнул к пересмотру метафизических догм.
В преддверии зимнего семестра 1762 года Кант, как и раньше, выпустил брошюру – приглашение к лекциям. В предыдущих трактовались естественнонаучные проблемы. На этот раз для рассмотрения был взят философский сюжет. Брошюра называлась «Ложное мудрствование в четырех фигурах силлогизма» и содержала первую, еще робкую, но многообещающую попытку критики формальной логики, служившей опорой вольфианству. Кант называет формальную логику «колоссом на глиняных ногах»; он не льстит себя надеждой ниспровергнуть этот колосс, хотя и замахивается на него.
К логике Кант предъявляет требование проследить образование понятий. Последние возникают из суждений А в чем заключается таинственная сила, делающая возможными суждения? Ответ Канта – суждения возможны благодаря способности превращать чувственные представления в предмет мысли. Ответ знаменателен: он свидетельствует о первом, пока еще очень смутном стремлении Канта создать новую теорию познания. До этого он разделял вольфианское преклонение перед дедукцией, был убежден, что возможности выведения одних понятий из других безграничны (хотя его собственные исследования природы опирались на экспериментальные данные). Теперь он задумывается над тем, как в философию ввести опытное знание.
Этой заботой пронизана и другая, написанная в конце 1762 года (опубликованная два года спустя), работа «Исследование очевидности принципов естественной теологии и морали». Возникла она в связи с конкурсом Берлинской академии наук. Задача конкурса состояла в том, чтобы выяснить, содержат ли философские истины, в частности основоположения теологии и морали, возможность столь же очевидного доказательства, каким обладают истины вгеометрии; если же такой возможности не существует, то какова природа этих основоположении, какова степень их достоверности и обладает ли последняя полнотой убедительности.
В конкурсе приглашались принять участие ученые всех стран (кроме членов Берлинской академии, которые выступали в роли жюри). Премия – золотая памятная медаль ценой в 50 дукатов. Чисто и разборчиво переписанную рукопись надлежало прислать непременному секретарю академии профессору Форма не позднее 31 декабря 1762 года. Авторов просили имени своего не указывать, а сообщить его в запечатанном конверте, начертав на нем, как и на рукописи, какое-нибудь изречение.
Казалось, что тема специально придумана для Канта, начинавшего свое пробуждение от «догматического сна» в объятиях вольфианской метафизики. Сопоставляя философию с математикой, Кант говорит о качественном многообразии объектов первой по сравнению с объектами второй. Сравните понятие триллиона с понятием свободы. Отношение триллиона к единице ясно каждому, но свести свободу к составляющим ее единицам, то есть простым и известным понятиям, пока еще никому не удавалось. Многие люди, конечно, считают философию более легкой наукой, чем высшая математика, однако эти люди именуют философией все то, что содержится в книгах с таким названием. Между тем подлинная философия еще не написана. Философия должна усвоить метод, который Ньютон ввел в естествознание и который принес там столь плодотворные результаты. Надлежит, опираясь на достоверные данные опыта, отыскать всеобщие законы.
Как быть, однако, с богословием? Каким опытом можно доказать бытие бога? Опыт, на который должна опираться философия, – это не только показания чувств, но и «внутренний опыт», непосредственно очевидное сознание. Благодаря последнему становится весьма достоверным познание бога.
Конкурсная работа требовала ответа и на вопрос об основоположениях морали. Здесь, по мнению Канта, еще не достигнута необходимая степень очевидности, дела обстоят хуже, чем с теологией. Хотя в принципе достоверное обоснование нравственности вполне возможно. И Кант высказывает важное для его дальнейшего философского развития соображение: нельзя смешивать истину и благо, знание и моральное чувство.
Мимоходом, в нескольких строках конкурсной работы была высказана еще одна примечательная мысль – о роли неосознанных представлений. Проблема подсознания встала перед наукой в XVII веке. Локк отверг возможность существования неконтролируемой психической деятельности. Думать, что душа мыслит и человек не замечает этого, значит делать из одного человека две личности. Если человек во сне мыслит, не зная этого, то спящий и бодрствующий человек – разные лица. Сократ спящий и Сократ бодрствующий, настаивал Локк, конечно, не одно и то же лицо. Канта, все более проникавшегося диалектическими идеями, подобные заявления смутить не могли. В дальнейшем он и сознательное поведение человека расчленит на две сферы, найти же некоторую оппозицию сознанию, которая была чем-то иным, но вместе с тем и не абсолютной его противоположностью, не представляло для него труда. Тем более что уже Лейбниц в свое время решительно высказался против Локка, назвав величайшим источником заблуждений мнение, будто душа наша обладает лишь такими восприятиями, которые она осознает. Бессознательное Лейбниц именовал «малыми восприятиями»; хотя они и малы, роль их велика, именно они формируют привычки и вкусы. Термин Канта – «темные представления». Те, кто отрицает их значение, «проходят мимо великой тайны природы, а именно вполне вероятно, что как раз в самом глубоком сне душа более всего способна к разумному мышлению». Это надо запомнить: здесь ключ к одному из важнейших разделов «Критики чистого разума».
Кант наспех заканчивал свою работу, опасаясь не успеть к сроку. Поэтому кое-что осталось без надлежащей аргументации, одно не всегда вытекало из другого. Он отдавал себе отчет в слабостях своего сочинения и оговорил их в особой приписке, обещая при благоприятной оценке трактата в целом внести в текст соответствующие исправления.
Ждать результатов конкурса пришлось полгода. В прибывшей из Берлина газете он прочитал сообщение о том, что на заседании Академии наук 31 мая 1763 года было определено, какой работе присудить конкурсную премию. После вскрытия запечатанного конверта оказалось, как гласило официальное сообщение, что «здешний еврей Моисей, сын Менделя, является автором премированной работы. Одновременно академия признала немецкую работу под девизом