Канун Всех святых
Шрифт:
Он тщетно пытался кивком показать на кафе, на скользящие мимо автомобили, на спокойных читателей, которые уже выходили из теплых залов библиотеки, и кивали мне на прощание, и скрывались в холодном вечернем сумраке, все до единого — друзья. Его пустой взгляд, взгляд слепца, незряче пронизывал меня. С трудом зашевелился окоченелый язык:
— Может, вы все надеетесь меня провести? Меня? Меня?!
Я не ответил.
— Почем ты знаешь, — продолжал он, — может, я и людей стану жечь, не одни книги?
Я не ответил.
Я ушел и оставил его в темноте.
В зале я стал принимать последние книги у читателей, они
Я сидел и слушал.
В дальних комнатах, налитых мягким зеленым светом, точно лесная чаща, так славно, по-осеннему шуршат листы, пронесется еле слышный вздох, мелькнет еле уловимая усмешка, слабое движение руки, блеснет кольцо, понимающе, по-беличьи зорко глянет чей-то глаз. Меж наполовину опустевших полок пройдет запоздалый путник. В невозмутимой фарфоровой белизне туалетной комнаты потекут воды к далекому тихому морю. Мои люди, мои друзья один за другим уходят из прохладных мраморных стен, от зеленых прогалин, в ночь — и эта ночь много лучше, чем мы могли надеяться.
В девять я вышел из библиотеки и подобрал брошенный ключ. Со мною вышел последний читатель, старый человек; пока я запирал дверь, он глубоко вдохнул вечернюю свежесть, посмотрел на город, на почерневшую пятнами от погасших искр лужайку и спросил:
— Могут они прийти опять?
— Пускай приходят. Мы к этому готовы, не так ли?
Старик взял меня за руку.
— «Тогда волк будет жить вместе с ягненком, и барс будет лежать вместе с козленком, и теленок и молодой лев и вол будут вместе…» [13]
13
Ветхий завет, Кн. пророка Исайи, гл. II, ст. 6.
Мы спустились с крыльца.
— Добрый вечер, Исайя, — сказал я.
— Спокойной ночи, мистер Сократ, — сказал он.
И в темноте каждый пошел своей дорогой.
СТОЛП ОГНЕННЫЙ
Он вышел из могильного плена, все ненавидя. Ненависть была его отцом, ненависть была его матерью.
До чего же здорово снова встать на ноги, выбраться из-под земли, стряхнуть ее груз с плеч, свободно взмахнуть затекшими руками и глубоко глотнуть воздух!
Он попытался это сделать, он даже крикнул.
И понял, что не может дышать. Сжав ладонями голову, он повторил попытку. Все напрасно. Он может ходить по земле, он более не ее пленник, но он по-прежнему мертв, потому что не может дышать! Надо посильнее втянуть в себя воздух, послать его в пересохшую гортань, заставить давно увядшие мышцы сокращаться, работать, работать! Этот глоток кислорода поможет ему закричать во все горло, заплакать навзрыд! Как ему нужна сейчас живительная влага слез! Но их нет, глаза его сухи. Все, что он может, — это стоять навытяжку. А в остальном он мертв, ему не сделать ни шагу! Он не дышит. Но он все же может стоять!
Вокруг него был мир, полный запахов и звуков. В отчаянии он попытался вдохнуть знакомые ароматы осени. А она повсюду разложила свои костры, чтобы сжечь последние приметы лета. Везде он видел руины. Последним багровым огнем догорали леса, роняя на землю мертвую древесину и сухие сучья. Сизый остропахнущий, почти незаметный глазу дым лесных пожарищ стлался по земле.
Он стоял среди разрытых могил и испытывал лютую ненависть к тому, что видел. Неужели он вошел в этот мир для того, чтобы не чувствовать ни его запахов, ни вкуса? Однако, кажется, он способен слышать! Да, это так! Вой ветра нежданнонегаданно ворвался в его открывшиеся уши. Но все же он продолжал оставаться мертвецом. Даже сделав первые шаги, он знал, что мертв, и понимал, как мало может полагаться на себя, да и на этот ненавистный ему мир живых.
Он коснулся рукой надгробного камня над своей пустой могилой. Теперь он знает, как его зовут. Неплохая работа резчика по камню.
«УИЛЬЯМ ЛЭНТРИ»
Вот что было высечено на граните.
Его подрагивающие пальцы, погладив прохладную поверхность камня, скользнули ниже:
«1898–1933»
Выходит, он заново родился?
Какой же год сейчас? Запрокинув голову, он посмотрел на хороводы осенних звезд на темном полуночном небе. Он силился прочесть в них минувшую историю столетий. Он нашел созвездие Ориона, нашел Аурегу. А где же Торо? Вот и он!
Прищурившись, он подсчитывал в уме, сколько же веков могло пройти, и наконец воскликнул:
— 2349 год!
Что за странная цифра! Скорее похожа на сумму чего-то в школьном учебнике. Ведь когда-то казалось, что любая цифра более ста воспринимается человеком как некая абстракция, и бессмысленно подсчитывать такие цифры в уме. И все же он сделал это и узнал, что на дворе 2349 год. Цифра, сумма. И есть еще он, человек, пролежавший в темноте могилы, ненавидя тех, кто похоронил его, и всех, кто не в земле, а наверху, кто продолжал жить, жить, жить! Сколько минуло веков до этого дня, когда силой ненависти он вновь родился на свет и, извлеченный из могилы, тщетно пытается вдохнуть в себя влажный запах разрытой земли?
— Я, — промолвил он, обращаясь к тополю, ветви которого безжалостно трепал ветер, — …увы, всего лишь анахронизм, ошибка против хронологии.
Он горько улыбнулся.
Он окинул взглядом кладбище, пустое и холодное. Все надгробия были сняты и свалены друг на друга, как кирпичи в дальнем углу у кладбищенской ограды. Это длилось уже две бесконечные недели. Под землей, в своем гробу, он слышал шум странной и жестокой деятельности человека. Безжалостные лопаты вгрызались в землю и на поверхность извлекались гробы. Вскрыв их, какие-то люди тут же уносили древние останки для нового захоронения. Он корчился от страха, ожидая своей очереди.