Капитан Мак
Шрифт:
Донья Манча была готова.
— Вы видите, меня не пришлось долго упрашивать, — сказала она Маку, когда он вошел в ее комнату. — Мне осталось только сесть в карету.
— Я буду вечно признателен вам за решительность, — ответил Мак, пожимая ей руку.
— Мой управляющий привезет мне все, что я оставила. Я также вручила ему письмо, которое он передаст королю, когда я уеду. Я приняла все возможные меры предосторожности.
— Ну а я, — сказал Мак, — принес вам охранную грамоту, и привел вам своего лакея, можно сказать, своего лучшего друга. Я отвечаю за него, как за себя, он
— Вы очень добры, друг мой, и я никогда, до конца дней моих, вас не забуду.
И, сказав это, донья Манча надела плащ и мантилью и спустилась во двор. Сидуан уже сидел рядом с кучером.
Мак почтительно открыл дверцу и помог донье Манче подняться в карету.
— Вы помните, что вы мне обещали? — спросила она, усевшись.
— Вам не надо мне это напоминать, — ответил Мак, на минуту присаживаясь рядом с ней.
— О, друг мой, я бы так любила вас! — воскликнула бедняжка, со слезами обнимая капитана.
— Не заставляйте меня сожалеть, что мое сердце занято, — сказал он, целуя ее в лоб.
— Нет, не так! — возразила она.
И она похитила у него поцелуй, который она сделала условием своего отъезда, и который отныне должен был служить ей утешением до конца ее дней.
Капитан встал и вышел из кареты, потому что хорошо знал себя: в битвах любви, как и на поле брани, он был человеком горячим.
— И что же вы намереваетесь там делать? — спросил он дрожащим голосом.
— Я сделаю то, что обычно делают испанки, когда они отказываются от мести: поступлю в монастырь.
Он нежно сжал ее руки. Он был почти так же взволнован, как она.
— Я буду молить Бога, чтоб он даровал вам счастье, — добавила она, подавив рыдания.
Было ясно, что тянуть с отъездом больше нельзя.
— До скорого, Сидуан! — сказал капитан и протянул ему охранную грамоту.
— Надеюсь, что до скорого! — ответил тот.
Руки сплелись в последний раз, потом Мак резко захлопнул дверцу, крикнул кучеру: «Трогай», и карета покатилась.
Управляющий доньи Манчи получил от нее поручение отнести его величеству на следующий день письмо, содержание которого нам нет нужды знать…
Глава 38. Мадемуазель де Бовертю
Вернувшись к Лоредану, Мак застал ювелира и его дочь за столом. Сара не ела: глаза у нее покраснели, она вытирала слезы, которые напрасно пыталась сдержать.
Лоредан принял молодого человека с сердечностью, свидетельствующей о том, что, если на брак своей дочери с капитаном Маком этот славный человек просто согласился, то выдать ее за коменданта Ла-Рош-Сент-Эрмели он был в восторге.
— Дорогой капитан, — сказал он, протягивая Маку руку, — садитесь сюда и отужинайте с нами. Я уверен, что за событиями этого дня вы и поесть-то забыли!
— Принимаю ваше приглашение с великим удовольствием, вы правы, ей-ей; даже упоминание о еде разбудило во мне зверский аппетит.
— А… она уехала? — спросила Сара.
— И не просто уехала; она приняла решение, как истая испанка, уйти в монастырь.
На лице Сары отразилось огромное облегчение, а у бедной Перинетты невольно вырвалось рыдание.
— Ну-ну, — сказал ей Мак, — утешься, дочь моя; Испания — еще не край света, и твой Сидуан оттуда вернется, любя тебя пуще прежнего. А теперь, дорогой господин Лоредан, мне нужно задать вам важный вопрос.
— Говорите, капитан, но знайте наперед, что это балованное дитя мне уже сказало, что вас интересует. Ее желания всегда были для меня законом, — добавил Лоредан, нежно глядя на дочь. — А теперь я слушаю вас.
— Господин Лоредан, — сказал, немного волнуясь, Мак, — я ценю, поверьте, честь, которую вы мне оказываете, отдавая мне самое дорогое, что у вас есть.
— Не благодарите меня, сударь, я знаю, что вы достойны моей дочери… и к тому же, она ведь вас любит?
— Хорошо, мэтр Лоредан, поговорим о нашей свадьбе, Его преосвященство господин кардинал, которому благоугодно принимать большое участие в моей судьбе, желает, чтобы я как можно скорее отправился к месту моего назначения в Ла-Рош-Сент-Эрмель, и, — добавил Мак, влюбленно глядя на Сару, — я хотел бы уехать туда не один.
— Ну, конечно же, сын мой, вы должны взять с собой жену. Мне, конечно, будет нелегко, — добавил он дрогнувшим голосом, — но я буду утешать себя мыслью, что она счастлива.
— Но, милый отец, — сказала Сара, краснея, и на глазах у нее появились слезы, — я не хочу оставлять вас одного. Вы достаточно богаты, а король возьмет другого ювелира.
— Да, моя дорогая, ты права, и я, наверное, часто буду оставлять свой старый дом и приезжать к вам, чтобы помолодеть, радуясь вашему счастью. Но Мак только что сказал, что кардиналу нужно повиноваться. Его преосвященство не слишком щедр на знаки внимания, и, когда он их дарит, нужно считать, что тебе оказали большую честь, и подчиняться немедленно. Итак, дети мои, с этого часа вы можете считать себя помолвленными. А свадьбу сыграем, когда тебе угодно, Мак.
Перинетта снова всхлипнула.
— Вот видите, капитан, как мне-то не везет! — сказала она. — Барышня обещали, что и вашу и нашу свадьбу мы сыграем в один и тот же день!
— Детка, — ответил Мак, — человек предполагает, а политика располагает, но мы постараемся возместить тебе это небольшое разочарование и сыграем твою свадьбу в Ла-Рош-Сент-Эрмели, это будет еще прекрасней.
— Да, но когда? И вернется ли вообще Сидуан?
— Дурочка ты, дурочка! Если бы ты видела, как он уезжал! Вернется ли? Я отвечаю, что вернется: когда мы с ним расставались, глаза у него были такие же заплаканные, как у тебя сейчас!
При этих словах на губах Перинетты снова заиграла улыбка.
— А теперь, дорогой господин Лоредан, я должен перед вами извиниться.
— За что?
— Дело в следующем: в этом подземелье я потерял одну памятную вещицу — медальон, который был на мне со дня моего рождения. Я обнаружил эту потерю только уже у кардинала, причем в эту минуту я был у него не один: когда я невольно вскрикнул, заметив, что его потерял, там была еще одна знатная дама. Эта дама захотела узнать, в чем дело, и, когда я ей рассказал, что в медальоне был портрет, она очень взволновалась и заставила меня пообещать ей, что я, если понадобится, перерою все катакомбы, но найду его и покажу ей.