Капитан Невельской (др. изд.)
Шрифт:
Капитан подошел ближе к графу Нессельроде, где на стене над зеленым сукном стола висела знакомая карта, вычерченная штурманскими офицерами «Байкала».
— При подходе с юга глубина уменьшается, и видимая картина Сахалина и материкового берега такова, словно они составляют единое целое, — начал Невельской, — таков вид с юга, откуда подходил Крузенштерн. А жители тех мест — гиляки, когда я просил их чертить план, в знак того, что между берегами можно проходить на лодке, проводили черту. Можно понять, что они рисуют перешеек, тогда как на самом деле они показывали, что тут вода. Эти объяснения могли ввести в заблуждение предыдущих исследователей. — Говоря это, капитан несколько раз провел нервно по карте, между берегом Сибири и Сахалином. — А тут вода! Вода! — воскликнул он, увлекаясь и как бы желая обрадовать членов
— Лаперуз не понял? — подняв брови, спросил тенором Берг.
— Да, нами найден тут пролив… В самом узком месте его ширина семь миль. Мы прошли между вот этими мысами. Оказалось, что никакого перешейка нет, и нам открылся вид на Японское море.
Все стихли и невольно слушали Невельского. Тот успокоился, заговорив о любимом деле. Всем видно было, что это человек живой, и рассказывал он, радуясь искренне. Для него уж более не имела значения страшная власть его слушателей, их звезды, чины и заслуги.
Он говорил складно, а эти почтенные старики всю жизнь ценили тех, кто складно рассказывает. Лишь Нессельроде заерзал в своем высоком кресле, видимо не желая поддаваться общему чувству интереса. Радость Невельского была так видима и неподдельна, что сильнее всех доказательств располагала в его пользу.
— Что же касается крепостей и вооруженной силы на устье Амура, — продолжал он, сияя от того, что дорвался наконец и выкладывает все правительству, и блеснул взором через стол прямо на Берга, — то сведения об этом неверны! Никаких сил там нет! Мы поднялись на шестьдесят миль вверх от входного мыса и, кроме гиляков, никого не видели. Деревни их указаны на карте. Гиляки объяснили нам, что они никакой и ничьей власти над собой не признают и дани никому не платят. Нас всюду встречали дружески… Гиляки брались быть проводниками… Не только никаких войск и укреплений, но и вообще ничьего правительственного влияния там нет и, видимо, никогда не было. И это так же верно, как то, что я стою здесь. Теперь, когда вековое заблуждение рассеяно и стало известно, что вход в лиман и в реку Амур возможен с севера и с юга, опасность чрезвычайно велика… — Он на миг умолк, видимо чувствуя, что надо собраться с духом, прежде чем выложить все остальное. — В Охотском море мне непрестанно встречались китобойные суда как американцев, так и европейских наций, которые, пользуясь полной безнаказанностью, не только считают себя вправе вести лов и охоту в наших водах и грабить прибрежное наше население, но и не признают там за нами никаких прав. — Он заговорил быстрее, опасаясь, что перебьют, а сказать надо было. — По рассказам русских жителей Аяна и Охотска и служащих Российско-американской компании, граждане Соединенных Штатов очень желали бы основать где-либо там станцию для своих китобойных судов. Гиляки утверждают, что американцы в этом году пытались пройти Южным проливом в лиман. Подробные сведения о том, какие действия предполагает там начать эта нация, помещены также в этом году в европейских газетах… Весь край, при возможности проникнуть в лиман Амура с юга, может стать добычей смелого пришельца, если же ныне мы не сможем принять решительных мер… Я сказал все, и в справедливости мной сказанного правительство легко может удостовериться.
Чернышев вздохнул.
— Я не верю всему этому, — проговорил он, как бы отгоняя мираж и обращаясь к Бергу за содействием. Он желал заглушить собственный интерес.
Тут князь Меншиков сказал, что карты тщательно рассмотрены.
— Полагаю, господа, что следует послать крейсер для охраны морей, а также продолжать исследования…
— Капитан-лейтенант нарисовал нам яркую картину, — заговорил тучный Сенявин, — но документами и картами предыдущих исследований доказывается, что картина там совершенно противоположная.
— Ваши документы, Лев Григорьевич, составлены понаслышке пьяными попами-миссионерами в Пекине, — заметил Меншиков, и фигуры в креслах опять закачались.
— Документы Министерства иностранных дел не могут быть неверны, — ответил Сенявин с обидой и достоинством.
Граф Чернышев решил еще раз рвануться в бой со старых позиций. Он оттолкнул лежавшую на столе малую карту Невельского и, придвинув к себе старую министерскую карту, рассматривал ее.
— Как же вы прошли между Сахалином и Татарским берегом? Ведь здесь перешеек.
— Н-нет, ваше сиятельство, там п-пролив, — чуть заикаясь, ответил капитан. Мускулы лица его нервно задрожали. — Эта карта ош-шибочная, в-вот карта описи. — Он показал на свою карту.
— Ваша карта мне не нужна, — спокойно заметил военный министр, но за этим спокойствием таилось угрозы и ненависти больше, чем в любом самом свирепом ответе. — Браутон и Крузенштерн утверждают, что тут перешеек!
— Там пролив, ваше сиятельство, — спокойно и почтительно ответил Невельской и еще добавил: — И это т-так же верно, как т-то, что я стою здесь.
— Шарлатан! — откидываясь к Бергу, пробормотал Чернышев, не спуская с капитана своего зоркого полицейского взора.
— Наш русский великий исследователь Крузенштерн утверждает, что Сахалин полуостров! — снова начал свою речь усатый Берг, и в глазах его опять расплылось выражение надменности, словно не его только что обрывали. — Донесения нашей православной миссии говорят о том, что на устье Амура четыре тысячи войска, а также флотилия. А капитан-лейтенант Невельской утверждает, что он входил в устье Амура, но крепости не видел. Что же это значит? Это значит, что капитан грубо ошибся! Если бы там не было перешейка, то Крузенштерн вошел бы в лиман с юга. А если он не мог войти в лиман с юга, то это значит, — с торжествующим видом объявил генерал-квартирмейстер, — это значит… — еще торжественней повторил он, — что перешеек есть!
— Да и как это возможно! Занять силой в семьдесят человек устье реки! — вдруг вспылил Чернышев, который, вопреки собственному намерению, все сильней убеждался в правоте Невельского. — Где мы возьмем силы, как войска перебросим в такую даль, если иностранцы пошлют армию?
Перовский, как бы молчаливо повелевая, взглянул на капитана.
— Я объяснил причину, по которой могло сложиться ошибочное убеждение. Повторяю, что Сахалин остров…
— Так, значит, Крузенштерн ошибся! — заговорил Чернышев. — Лаперуз ошибся, Браутон ошибся, Министерство иностранных дел составило ложные документы, Миддендорф, ныне всеевропейский признанный ученый, произвел ошибочные исследования! Наш достопочтеннейший адмирал Врангель и Российско-американская компания ошиблись и ложно действуют, научно опровергая открытия «Байкала», один капитан-лейтенант произвел все самовольно, наспех и не ошибся!
Раздался общий презрительный шумок, а Чернышев бросил на капитана из-под изогнутых бровей гневный взор, который очень шел к его сильному и мужественному лицу.
Возмущались ошибкой, якобы совершенной при описи. Но подоплека была другая. В действиях Невельского усматривали крамолу, но доказать этого нельзя. Знали, что арестованный петрашевец Черносвитов вел разговоры, будто восстание против правительства вспыхнет в Сибири и что по Амуру будут снабжать революционные войска оружием…
«Конечно, — полагал Чернышев, — если бы оказалось, что устье доступно и есть пролив, — благодать для этих прохвостов!» Чернышев считал, что надо этот пролив закрыть, если он даже и открыт. Он знал по протоколам допросов, что Невельской был знаком с революционерами. Но больше всего военный министр подозревал Муравьева, которого выгородил Перовский. Могло быть, что все исследования Амура вообще обман. Им не фарватер нужен, а просто они хотели поставить там своих людей. Их цель — свить там гнездо, а потом по Амуру возить оружие и контрабанду. Хитрый и подлый заговор, вот что надо доказать! Да и какое может быть исследование в такой короткий срок! Правда, Чернышев сам не совсем верил в свои домыслы, но они хороши как тайные доводы, и он полагал, что кашу маслом не испортишь.
Перовский ручался за Муравьева и Невельского, и Третье отделение тоже никаких претензий не имело, но в Третьем отделении — Орлов, родня ссыльных Волконских, за которыми Муравьев ухаживает в Иркутске. Все переплелось. Чернышев уж говорил однажды канцлеру, что крамола, кажется, пробралась и в Третье отделение.
— Мы можем проверить произведенные исследования, — наконец заговорил Нессельроде. — Здравый смысл, предшествующие солидные исследования и карты убеждают нас как раз в обратном: капитан-лейтенант ошибся! — улыбаясь, обратился он к Чернышеву, словно успокаивая его, и добавил как бы между прочим: — Может быть, произвел не там исследования…