Капитан Волков. Назад в СССР
Шрифт:
Во-вторых, слегка удивляла его манера вести себя. Майор вообще не стеснялся ни в выражениях, ни в действиях, ни в отношении к сотрудникам.
Пока он изучал наши с Лиходеевым документы, сидя за своим столом, я, честно говоря, напрягся, даже при том, что в башке по-прежнему оставалось состояние какого-то тупняка. Я вроде бы уже понял, что реально нахожусь в 1946 году, но при этом все моё нутро категорически отказывалось принимать данный факт за правду.
Вот даже в таком крайне нестабильном состоянии я все равно в присутствии майора Сироты подобрался, пытаясь привести мозги в состояние холодное и рассудительное.
И еще, ко всему прочему, несмотря на показную простоватость, на манеру говорить вот этими специфическими местными фразочками, майор Сирота однозначно был очень умен. В этом я вообще не усомнился ни на секунду. Его точно нельзя недооценивать.
К счастью, вопросов не последовало.
— Значит, так, орлы… — Он окинул нас со старлеем задумчивым взглядом. — Сейчас топаете в кабинет номер два, решаете вопрос со служебным жильем…
Договорит майор не успел. Дверь кабинета снова медленно приоткрылась и внутрь опять «протек» Гольдман.
— Лев Егорыч, я конечно, сильно извиняюсь, но Воробья таки подрезали. Он лежит поперек тротуару и зовёт маму. — Сообщил настойчивый опер Сироте.
— Слухай, Миша, я вот не пойму… — Майор оперся локтями о стол и немного подался вперед. — Я разве похож на евойную маму? Или, может, я похож на доктора?
— Ни в коем разе. — Гольдман прижал обе руки к груди, сделал тоскливое лицо, но уходить не торопился.
— Тогда поясни мне, с какого ляду мы говорим о Воробье второй раз за день? Шо ты мне строишь глазки, Миша?
— А шо я вам должен строить? У меня больше ничего нету. — Человек-Кабачок оставался возмутительно невозмутим.
Он словно точно знал ту грань, которую лучше не переходить с майором, однако при этом вел себя достаточно свободно. Я бы даже сказал, они, может, и не друзья, но уж точно хорошие товарищи.
Хотя если обьективно посмотреть на ситуацию, если учесть, что между оперативником и его начальством идет разговор едва ли не об убийстве, кем бы ни был этот Воробей, вся ситуация напоминала мне какую-то фантасмагорию.
— Миша, Воробей — щипач со стажем. И плевать, шо он кричит налево и направо, будто искупил вину кровью. Это урки, Миша. А урки народ ненадёжный. Им веры нет. Крот — известный всему городу жулик. По мне, нехай они дружно режут друг друга хоть до посинения. Нам от этого только одна польза. А теперь иди отсюдова.
— Так кудой мне идти, товарищ майор? Ежли сейчас есть отличная возможность хорошенько тряхнуть Воробья. Он сильно обиделся на Крота, шо тот принял его за…
— Миша! — Майор долбанул кулаком по столу. — С того Воробья мы не поимеем ничего. Воробей — вольная птица, он не хочет ходить под кем-то. И тот факт, шо он был активистом подполья не говорит ни черта. Быть активистом подполья и быть сссученым — вещи разные, Миша. Не морочь мне то место, где спина заканчивает свое благородное название. Говорю тебе еще раз. Нехай они там тычут друг в друга, чем хотят. Лишь бы нам не делали нервы!
Сирота, договорив, демонстративно отвернулся от Гольдмана и переключил свое внимание обратно на нас со старлеем.
Лиходеев, кстати, на фоне этой беседы немного утратил своей бесячьей жизнерадостности. Видимо, совсем не так ему представлялась служба в доблестных рядах милиции или борьба с криминальными элементами. Предполагаю, для того сюда и отправили фронтовиков, чтоб укрепить, так сказать, личный состав уголовного розыска.
А вот Гольдман отчего-то вдруг уставился на меня. Уходить он по-прежнему не собирался. Только теперь его, судя по всему, перестала волновать судьба многострадального Воробья, но зато сильно начало волновать мое лицо.
Я напрягся еще больше. Что, если Кабачок знает, к примеру, Волкова лично. Сначала не понял, не разглядел, а теперь пытается вспомнить, где они виделись и, как это обычно бывает в подобных ситуациях, по закону подлости вспомнит.
— Миша, разговор окончен. У Воробья была возможность заполучить себе светлое будущее, но он предпочёл светлую память. Как ты помнишь, мы беседовали с ним три дня назад, вот в этом самом кабинете… — Сирота снова повернулся к Гольдману, расценив его молчаливое сопение, как нежелание закрыть обозначенную тему.
— Лев Егорыч, а шо если мы вот этого товарища не будем селить в служебное жилье… — Выдал вдруг Кабачок, не сводя с меня глаз. — Поглядите на его лицо… У него же такое лицо, шо хочется спрятать подальше кошелек…
Майор нахмурился и вслед за Гольманом уставился прямо на меня. Сказать честно, я уже не просто напрягся, я занервничал. Все происходящее выглядело как минимум странно, как максимум — настораживающее.
— Миша, ты думаешь о том же, о чем думаю я? — Сирота наклонил голову сначала к одному плечу, потом к другому, рассматривая меня очень внимательно.
— Товарищ майор, я мог бы сказать, шо это вы думаете о том же, о чем и я. Но мама воспитывала меня культурным человеком. Поэтому оставим, как вам нравится. В любом случае мы точно думаем одинаково.
— Слушайте… — Я откашлялся. — А можно было бы не говорить обо мне так, будто меня тут нет. Это несколько неправильно…
— Товарищ майор, нам надо шо то делать с его разговором. Разве ж это разговор серьёзного человека, которого мы сможем отправить на дело? — Все с таким же задумчивым выражением лица спросил Гольдман начальника отдела.
— Так… Капитан Волков, — Сирота, наконец, заговорил со мной. Правда, уверен, дело не в моем возмущении, просто ему надоело пялиться на мою физиономию напару со своим подчинённым. — Меняем репертуар нашей выездной самодеятельности. Лиходеев отправится в кабинет номер два и решит вопрос со служебным жильем. А ты отправишься по адресу, который я тебе сейчас скажу, найдёшь там тетю Миру, скажешь шо приехал к морю подлечить нервы. Больше никаких подробностей. Попросишь у нее комнату. Расплатишься и благополучно ляжешь отдыхать. Вечером выйдешь на променад, встретимся в городском парке. Там слева от входа щикарная аллея. В той аллее под вечер не встретишь ни одного умного человека. Там и поговорим о нашем дальнейшем репертуаре.