Капли стеарина
Шрифт:
— Послушай, малыш, не принесешь ли ты мне пилу?
— Простую пилу для дров?
Все время он чувствовал за собой бескровное лицо и зрачки, неотступно следившие за всеми его движениями. Мальчик вскоре принес две пилы разного размера. В это время вернулась Мари Лакор.
— Я вас не задержала? Я оставила малыша дома. А теперь я должна помыть больную.
— Подождите еще несколько минут.
— Ладно, я пока согрею воду.
Да уж! Мегрэ предпочитал не присутствовать при этой сцене. С него хватало того, что он видел.
Он знал, что обнаружит там. Он был уверен в себе. Если утром он еще мог сомневаться, то теперь сама атмосфера дома убедила Мегрэ в правильности его догадки. И Амелия Потрю оказалась точно такой, какую он думал найти!
Да, тут даже стены источали не только скупость, но и ненависть! А войдя в дом, комиссар заметил кучу газет на стойке. В отчетах он не обнаружил этой важной подробности: сестры Потрю выписывали газеты. У Амелии имелись очки, которые днем она не носила: значит, они нужны были ей, чтобы читать? Значит, она читала.
И сразу же прояснился самый сомнительный пункт в теории комиссара.
В своих гипотезах он исходил из ненависти, обостренной долгими годами совместной жизни в этом тесном доме, долгими ночами, проведенными на общей постели, одними и теми же стремлениями и вожделениями.
Маргарита родила сына, познала любовь, а старшая сестра не испытала и этой радости! Лет до пятнадцати, а может, и до двадцати, мальчишка держался за их юбки, потом, предоставленный самому себе, часто забегал поесть, выпить, выклянчить денег.
А ведь эти деньги принадлежали не одной Маргарите, но и Амелии! И даже больше Амелии, поскольку она была старшей и, значит, успела вложить в эти сбережения больше труда!
Эту ненависть разжигали сотни мелких повседневных событий: кролик, забитый в угоду Марселю, или предназначенная для продажи головка сыра, от которой он бесстыдно отхватил кусок, а мать даже не протестовала…
Да, Амелия читала газеты, она, верно, с жадностью глотала отчеты о процессах и знала, какое значение имели отпечатки пальцев!
Амелия боялась племянника. Она сердилась на сестру, которая открыла ему место, где они прятали деньги, или, как в тот последний вечер, позволила ему касаться ценных бумаг, на которые он мог позариться.
— В один прекрасный день он нас зарежет…
Мегрэ мог побиться об заклад, что эта фраза не раз повторялась здесь. Он продолжал пилить. Ему стало жарко, он снял пальто и шляпу и положил их на соседнюю бочку.
Кролик, головка сыра… Не навело ли это ее на мысль, что Марсель сам оставил отпечатки пальцев на ящике комода, на портфеле из позеленевшей кожи…
Если и этого недостаточно, то есть еще пуговица, оторвавшаяся от его куртки; мать уже легла, так и не успев пришить ее.
Но будь убийцей Марсель, зачем бы ему понадобилось потрошить содержимое портфеля здесь, куда проще унести его с собой. И тем более этого не стал бы делать Ярко, который, как убедился Мегрэ, и вовсе был неграмотным!
Раны Амелии, все на правом боку, были чересчур многочисленны и неглубоки, они-то и возбудили первые подозрения Мегрэ. Он представил себе, как неловко это у нее получалось, как боялась она боли. Она не хотела умирать, не хотела и долго страдать от ран, она рассчитывала разбудить соседей, когда открыла окно и закричала…
Разве убийца позволил бы ей бежать к окну?
Судьба посмеялась над ней, она потеряла сознание раньше, чем успела поднять на ноги соседей, и пролежала всю ночь без всякой помощи.
Именно так! Все могло произойти только так! Она убила уже задремавшую сестру, потом, обернув, вероятно, руку тряпкой, открыла комод, опустошила портфель — ведь для того, чтобы арестовали Марселя, деньги должны были исчезнуть.
Вот почему пришлось взять свечку…
После этого, сев на край постели, она ранила себя, неловко и боязливо, потом, судя по кровавым следам, подошла к очагу и бросила в огонь нож, чтобы уничтожить отпечатки пальцев!
Затем она дотащилась до окна и…
Мегрэ уже заканчивал свою работу, как вдруг он резко обернулся. Послышались голоса и шум борьбы. Дверь отворилась, и на пороге в дверном проеме возник странный и зловещий силуэт Амелии Потрю в нелепой юбке, в ночной кофте, с перевязанной грудью и руками. Взгляд ее был неподвижен. За ней виднелась фигура Мари Лакор, громко возмущавшейся такой неосторожностью.
У Мегрэ не хватило духу заговорить с больной. Он предпочел завершить начатое дело и не ощутил даже удовлетворения, когда бочка раскололась надвое и внутри обнаружились связки бумаг — те самые облигации ренты и акции железнодорожной компании, которые были всунуты в бочку через отверстие.
Ему хотелось немедленно уйти или, подобно этому грубияну Марселю, хлебнуть большой глоток рому прямо из бутылки.
Амелия по-прежнему не произносила ни слова. Рот ее был полуоткрыт. Если она потеряет сознание, она упадет на руки Мари Лакор, которая выглядела более слабой, чем она, и к тому же была беременна.
Ну что ж! Это была сцена из какого-то другого века, из другого мира. Мегрэ взял бумаги и пошел к двери — прямо на отступавшую от него Амелию. Он положил свою находку на стол в спальне.
— Сходите за мэром, — сказал он Мари Лакор сдавленным голосом. — Он будет свидетелем. А вам, — обратился он к Амелии, — лучше всего лечь.
Несмотря на профессиональное любопытство и закаленные нервы, Мегрэ предпочел не смотреть на нее. Он только слышал позади себя скрип пружин кровати. Он продолжал сидеть спиной к старухе, пока не появился мэр, здешний фермер, который, не решаясь зайти, боязливо топтался у порога.
В селении не было телефона. Пришлось послать нарочного на велосипеде в Витри-о-Лож. Жандармы прибыли почти одновременно с фургоном мясника.