Караоке вдвоем: Хмельная страсть
Шрифт:
Несолоно хлебавши, «Адам» вышел на балкон, под звезды.
Над неподвижным морем сгущались сумерки. Вот так же они сгущались множество веков назад, когда под звездами был только райский сад и в нем бродили один мужчина и одна женщина, не подозревая, что их ждет.
Павел ждал Машу, вглядываясь в душноватую густоту наступающей ночи.
Влажные мягкие руки легли ему на плечи.
Павел вздрогнул и обернулся. И увидел перед собой облако. Оно было тем самым, знакомым, давним. Совсем как то, что накрыло их в кинотеатре повторного фильма. И в то же время это желтое теплое облако было другим.
Этот чувственный ареал, этот светящийся мягкий туман подчинил своей власти мужчину и женщину. Все у них получалось само собой, выходило знакомо, но непривычно, просто и необычно, естественно и внезапно.
Тело женщины ожидало прикосновений мужских рук. Она была к ним готова и все же вздрагивала от неожиданности.
Желтое и теплое. Оно повернуло время вспять. Оно вернуло Павлу юношеский трепет.
Маша схватила его ладони, а потом с невероятной силой сжала маленькие кулачки — словно впервые ощущала мужские прикосновения, с удивлением понимая, что это ее тело, ее губы, ее грудь, ее тугая плоть, и единение тоже ее… и его. Это не было праздником осознания и открытия чувств. Это было головокружительным безумием. Маша негромко вскрикивала от наслаждения, порывисто втягивая в себя воздух, как в детстве после сильной обиды, не в силах прекратить судорожные всхлипы. Но это не была обида. Это была страсть. Мужчина нежно ласкал свою женщину, боясь вспугнуть откровение желтого облака, и неотрывно смотрел на беззащитно раскинутые руки с крепко сжатыми кулачками, они действовали на него волшебно, непостижимо.
Маша не поднимала век. Но в ее глазах стоял Павел — в теплом желтом свете, и черная египетская тьма была не в силах поглотить этот свет… Облако сгустилось, собралось в глубине их сплетенных бедер, стало горячим и начало дрожать…
Через несколько мгновений сон объял воспаривших в блаженной невесомости, соединившихся для печали и радости мужчину и женщину. И был этот сон древним таинством у границы морской и небесной стихий, слившихся в темной бездонности… Мгновения складывались в часы и уносили в вечность биение двух сердец.
Телефонный звонок прозмеился в шелест райских садов.
Павел очумело завертел головой в непроглядной темноте номера. Стряхивая остатки сна, он нащупал трубку и включил ночник.
— Ну и куда же вы делись?! Подумать только! Столько усилий, а они спят себе! — услышал он возмущенный голос Милы.
— Спасибо… Да… Все было прекрасно… Мы никогда не забудем этот праздник, — пробормотал Павел и передал трубку ничего не понимающей Маше.
— Машка, что это вы смылись? Тут такое… тут такое было… — донесся до слуха Павла баритон Геннадия. Маша оторопело таращила сонные глаза.
Павел вздрогнул и стал прислушиваться. Встал с постели, зачем-то включил верхний свет и заходил по комнате, каждый раз тупо притормаживая перед закрытыми балконными дверями. Маша, так ничего и не сказав, положила трубку.
— Что у тебя с этим… Геной? — мрачно поинтересовался Павел, продолжая свою размеренную ходьбу.
«Ну чистый лев в клетке», — подумалось Маше. Сон слетел с нее, будто его и не было.
— Что у тебя… — Павел запнулся, подыскивая нужное слово, и, не найдя, продолжил: — …м-может быть с этим… с-с этим… ловеласом?! С этим… в-водолазом, черт побери!
Обида и недоумение вскипели в Машиной взбудораженной душе. С какой стати Мила звонит к ним ночью? Она не давала ей номер! И почему она вообще занималась этим праздником?
— А… у тебя? Что у тебя… с Милой? — непроизвольно вырвалось у нее. — С этой… хохлушкой американской!
— Тю-ю-ю на тебя! Маша! — опешил Павел от такого поворота, в смятении чувств переходя на южный говор. — Скажи еще — с Моникой Левински!
— Вспомнил! Эту штучку уже давно забыли! Даже на страницах «желтой прессы».
— Ага, недолго мучилась старушка в поповских опытных руках! — Мысли Павла не желали сворачивать с выбранного направления.
— Какая еще старушка? Ты на что намекаешь?! В каких еще руках? И при чем здесь… — растерялась Маша. — Давай не будем затрагивать вопросы религии. — Она вдруг подобралась, и лицо ее стало незнакомо колким. — Я бы попросила вас, господа! — Нырнув в аудиторскую тональность, она окончательно вернула себе уверенность.
— Леди, вы перепутали мужа в ЕДИНСТВЕННОМ числе с многочисленными поклонниками, — не упустил своего Павел. — И еще… и еще… — Он снова запнулся. — И вообще!!! — закончил он свою обличительную речь, для пущей убедительности хлопнув ладонью по столу. — Спать! — в сердцах подвел итог дискуссии Павел и ткнул пальцем в кнопку выключателя.
Утром, едва они встали и привели себя в порядок — в напряженном молчании, без привычных шуточек и милых реплик, наполненных смыслом только для них двоих, — в дверь позвонили. Павел поспешил открыть. В номер ввалился Толик, за ним Симона и розовощекий Парамон.
— Ну что прищурились? — раздался тонкий торжествующий электронный голосок.
— Га-га-га… — добавил жару Толик, не сдерживая рвущейся из него радости. В каждой руке он держал по бутылке «Дома Периньон», а из его нагрудного кармана наподобие авторучки торчала полулитровая бутылка перье.
— Не ждали? — понижая громкость, полуутвердительно поинтересовался Толик, хрустнув плетеным креслом, попавшимся ему на пути.
— Толик, — почему-то шепотом спросила Симона, — ты мог бы потише?
В углу прихожей замигал красный огонек кондиционера, потом вспыхнул и погас свет.
— Ну что, задохлики, продолжим? — пискнул игрушечный герой в руках Парамона.
— Господи! — рассмеялась Маша. — Что за чудная игрушка! — Она тряхнула головой и поправила волосы, открывая розовенькие мочки ушей.
— Маша… — обратил внимание Павел, — а где твои серьги?
Маша на мгновение замялась, но тут же нашлась:
— Наверное, потеряла где-нибудь, в пылу бракосочетания…
Симона торопливо пихнула Толика, тот мигом свернул «Периньону» золотистую головку и наполнил стаканы пузырящейся жидкостью.
— Россияне! — торжественно начал Толик, поднимая стакан арабского хрусталя к самому потолку. — Давайте выпьем за нас, — он вывел на середину номера пунцовую Симону, — за нашу новую семью!