Караван в Ваккарес
Шрифт:
— Честно говоря, я думаю, вам требуется помощь. — Она взяла его за руку и повела вверх по лестнице в патио.
Ле Гран Дюк в обществе большой вазы с фруктами и Лилы прекратил жевать банан и смотрел на Боумана с издевательской усмешкой.
— Это была впечатляющая драка, — сказал он.
— Он напал на меня в темноте, — объяснил Боуман.
— А! — произнес ле Гран Дюк ехидно, затем добавил шепотом, который был слышен на расстоянии не менее полудюжины футов, на которые Боуман со спутницей уже отошли: — Как я и говорил, пора его расцвета уже миновала.
Сессиль предостерегающе сжала руку Боумана, но в этом не было необходимости. Он улыбнулся ей грустной улыбкой человека, которому уже хорошо досталось, и повел к столику. Официант принес бокалы с вином.
Боуман подкрепился и сказал:
— Итак, где мы будем жить, в Англии или во Франции?
— Что?
— Вы слышали, что сказала гадалка?
— О Боже!
Боуман поднял свой бокал:
— За Дэвида!
— Дэвида?
— Нашего первенца. Я выбрал ему имя.
Зеленые глаза, изучающие Боумана в упор, не были ни удивленными, ни сердитыми, а лишь задумчивыми. Очевидно, Сессиль Дюбуа была не просто хорошенькой девушкой; она была чем-то большим.
Глава 2
Примерно через два часа никто не смог бы назвать лицо Боумана приятным. Можно было с уверенностью утверждать, что из-за переделок, в которые он попадал время от времени, оно и не могло быть таковым, а маска из черного чулка, натянутая до самых глаз, делала его просто ужасным.
Он сменил свой серый габардиновый костюм на темный, а белую рубашку — на пуловер цвета морской волны. Спрятал свои очки, которые носил лишь для маскировки, в чемоданчик, выключил верхний свет и вышел на открытую веранду.
Все спальные комнаты на этом этаже выходили на одну веранду. В двух комнатах горел свет. В одной из ft них занавески были опущены. Боуман подошел к двери этой комнаты и повернул ручку; замок слабо щелкнул. Он знал, что это комната Сессиль. «Доверчивая душа», — подумал он. Он двинулся к следующему окну. Оно было не зашторено, и Боуман незаметна заглянул внутрь. Излишняя, хотя и необходимая предосторожность! Даже если бы он исполнил боевой танец апачей, двое в комнате вряд ли заметили бы это, а если бы и заметили, то не придали этому значения. Ле Гран Дюк и Лила сидели рядом за узким столиком. Их головы почти соприкасались. Ле Гран Дюк учил Лилу основам шахмат, держа рядом блюдо с поджаренными ломтиками хлеба. Казалось, что такое расположение сидящих не способствует быстрому обучению; но ле Гран Дюк выглядел как человек, который подходит к решению всех вопросов со своими мерками. Боуман двинулся дальше.
Луна висела высоко, но тяжелая, вытянутая иерная туча наползала со стороны стен крепости Ле Бву. Боуман спустился к главной террасе около плавательного бассейна, но пересекать ее не стал; казалось, управляющие не гасили свет всю ночь, и любой, кто попытался бы пересечь патио и приблизиться к ступенькам, ведущим в переднюю часть двора, был обречен попасть в поле зрения любого не спящего к тому времени цыгана; а что таких цыган было предостаточно, в этом Боуман не сомневался ни минуты.
Он пошел по боковой тропинке, уводящей влево, обойдя гостиницу, достиг задней ее стены и, поднявшись вверх, подобрался ко двору с запада.
Боуман двигался медленно и бесшумно в башмаках на каучуковой подошве, держась все время в густой тени. Конечно, у цыган не было веских причин выставлять наблюдателей, но он чувствовал, что именно в этом месте они есть. Боуман подождал, пока облако закрыло луну, и вошел в передний дворик.
Все цыганские кибитки, кроме трех, были темными. Ближайшая большая освещенная кибитка принадлежала Кзерде. Яркий свет струился из полуоткрытой двери и закрытого, но незанавешенного окна. Боуман осторожно, словно кот, подкрадывающийся к птичке по залитой солнцем лужайке, подошел к окну и заглянул в него.
Вокруг стола сидели трое цыган; Боуман узнал их: это были Кзерда, его сын Ференц и Коскис — человек, которому ле Гран Дюк в тот день так шумно выражал свою признательность за полученную информацию. На столе перед ними лежала карта, по которой Кзерда водил карандашом, что-то объясняя. Карта была такого мелкого масштаба, что Боуман не мог понять, что на ней обозначено, а тем более, что именно Кзерда указывал. Кроме того, через закрытое окно он не мог расслышать, о чем говорил Кзерда. Единственное, что он знал точно: речь идет не о добрых делах. Боуман бесшумно отошел от окна.
Боковое окно второй освещенной кибитки было открыто, а занавески только слегка приспущены. Подойдя к окну, Боуман сначала никого не увидел внутри кибитки. Придвинувшись ближе и наклонившись вперед, он мельком глянул направо и увидел двух человек, сидевших за маленьким столиком у двери и игравших в карты. Один из них был неизвестен Боуману, однако второго он узнал сразу. Это был Говал, цыган, который так бесцеремонно выкинул его этим вечером из кибитки, окрашенной в зеленый и белый цвета. Боуман на мгновение задумался, почему Говал оказался здесь и что он делает? Боль, которую он продолжал чувствовать, могла бы послужить ясным ответом на последний вопрос. Но почему?
Боуман повернул голову налево и увидел небольшую комнату, расположенную при входе. Однако с того места, где он находился, он ничего не мог в ней рассмотреть. Он перешел к другому окну, занавески на котором были полностью опущены, но верхняя рама была приоткрыта, безусловно, для вентиляции. Боуман осторожно раздвинул занавески и заглянул внутрь. Там было почти темно, так как свет проникал только из другого конца кибитки. Но этого было вполне достаточно, чтобы разглядеть трехъярусную койку, на которой лежали трое мужчин, очевидно спавших. Двое из них лежали лицом к Боуману, но очертания лиц расплывались. Боуман сдвинул занавески и направился к кибитке, которая представляла для него особый интерес. Это была кибитка, окрашенная в зеленый и белый цвета.
Задняя дверь кибитки была открыта, но внутри было темно. Боуман уже знал, что темных тамбуров в кибитках следует опасаться, поэтому его больше заинтересовало полуоткрытое боковое окно с приспущенными занавесками. Это было то, что нужно.
Комната, в которой находились четыре женщины, была ярко освещена и со вкусом обставлена. Две женщины сидели на небольшом диване, а две другие — за столом. Боуман узнал золотоволосую графиню Мари и сидевшую рядом с ней седую женщину, которую он видел раньше, в тот момент, когда она ссорилась с Кзер-дой. Это была мать Мари и пропавшего Александре. Двух других женщин, сидевших за столом, Боуман видел впервые. Одной из них можно было дать лет тридцать, у нее тоже были золотисто-каштановые волосы; другая, почти подросток, была смуглая, с короткой, необычной для цыганок стрижкой. Несмотря на поздний час, они, похоже, не собирались ложиться спать. Все четверо выглядели грустными, их лица выражали отчаяние. Мать Мари и смуглая девушка, которая прятала лицо в ладонях, плакали.