Карфаген смеется
Шрифт:
Теперь в шуме гавани послышались человеческие голоса. Я уловил знакомые запахи горящей нефти и сладких специй. Позабыв о своем предполагаемом сыпном тифе, я оживился, а баронесса, напротив, почему–то становилась все задумчивее и мрачнее. Крики на разных языках звучали то громче, то тише, как будто подчиняясь ритму волн. Когда взошло солнце, морось рассеялась. Джек Брэгг вернулся, чтобы проследить за моряками, которые возились с канатами и оснасткой, потом судовые двигатели заработали в другом ритме — сильный, медленный глухой стук встряхивал весь корпус корабля каждые несколько секунд. На мостике ясный, решительный голос капитана растворялся в гомоне, несшемся из порта, — мы подплывали все ближе к европейскому берегу. Я мог уже различить людей, небольшие кафе с выступавшими над водой балконами, на которых пили кофе и беседовали турки, не обращавшие на нас внимания. Я видел частые ряды вечнозеленых растений, бесчисленные тропинки, ведущие прочь от берега, от скопищ зданий, ящиков, бочек и мешков, загромождавших причалы.
И тогда наконец солнечные лучи засияли в полную силу, туманная преграда рассеялась и мы смогли разглядеть всю панораму. Она меня поразила — я не сознавал, как много оставалось вне поля зрения.
Внезапно Константинополь озарился ярким светом. Говорить стало невозможно. Думаю, даже
Сквозь массивные густые облака солнце распростерло золотой веер лучей шириной в милю над городами–спутниками Стамбулом и Перой, которые располагались на холмистых берегах по обе стороны Золотого Рога [53] . Через несколько секунд исчезли даже воспоминания о тумане, и здания засветились и засверкали в прохладном ярком свете. Древний Византий со своими зубчатыми башенками и крепостями находился слева от меня, а коммерческая Галата распростерлась справа — новые здания, казалось, прижимались друг к другу на всем протяжении гавани. Подобно Риму, древний город был основан на семи холмах, и на каждом холме виднелись томные тополя, зеленые парки и аккуратные сады, тонкие башни и массивные купола. Сразу у береговой линии начинался Константинополь — один поразительный ярус над другим, уникальная алхимия истории и географии, архитектурная коллекция, собиравшаяся две тысячи лет. Зимнее солнце мерцало на мраморных крышах и золотило минареты, согревало нежные зеленые кипарисы. Повсюду были мечети, церкви и дворцы. Наш корабль и саму гавань затмевали разнообразные массивные каменные строения. Торговые корабли, эсминцы, фрегаты, буксиры роились у основания города, как мелкие мошки на поверхности воды. Я не ожидал увидеть нечто настолько величественное, настолько восточное и фантастическое. Даже заводской дым, поднимавшийся тонкими столбиками в дюжине мест, мог исходить от экзотического аравийского костра. Я почти поверил, что он вот–вот примет форму гигантских духов или летающих коней. В тот миг я мог вообразить себя Гаруном–аль–Рашидом или странствующим Одиссеем, впервые узревшим ослепительную Трою. Это видение было почти болезненным в своем разнообразии и красоте: наш имперский город.
53
Стамбул расположен на берегах пролива Босфор, разделяющего город на европейскую и азиатскую части, соединенные мостами. Также упоминаются районы города: Галата — исторический район европейской части Стамбула, основанный генуэзскими колонистами в поздневизантийскую эпоху как предместье Константинополя, позднее стал основным торговым районом города; Пера — прежнее наименование района Бейоглу в европейской части Стамбула, окруженного водами Босфора и бухты Золотой Рог.
«Рио–Круз» постепенно приближался к низкому мосту, соединявшему Стамбул и Галату, его очертания были почти полностью скрыты множеством кораблей и лодок, пришвартованных к этому сооружению. У обоих концов моста стояли мечети с огромными куполами, окруженными высокими тонкими башнями из мрамора. Последнее из облаков удалилось к горизонту и повисло там, белое и огромное, посреди сверкающей синевы. И мне открылись новые детали облика двух городов: минарет над минаретом, купол над куполом, дворец над дворцом, на огромной высоте, у нас над головами. Здесь была слава Византии, повторенная тысячу раз завистливыми преемниками Сулеймана, которые считали себя хранителями традиций Константина, даже несмотря на то, что принесли в его город свою веру. Все их мечети были построены в подражание Айя–Софии, которая теперь сама стала мечетью, — зтот благороднейший храм, величайший из всех, возведенных во славу Христову. Сияя зеленью, золотом и белизной в легком солнечном свете, город выглядел крупнее, запутаннее и древнее всех тех городов, которые я видел прежде. Когда я это осознал, меня на мгновение охватил ужас. Как легко можно было исчезнуть в Константинополе, заблудиться, сгинуть, пропасть в лабиринтах его бескрайних базаров.
По сравнению с Константинополем Одесса казалась всего лишь небольшим провинциальным городом. Джек Брэгг ненадолго присоединился к нам. Он снисходительно улыбнулся:
— Выглядит внушительно, но подождите — вы еще почувствуете здешний запах. Мы пришвартуемся у европейской таможни, на том причале. Но сначала нам нужно направиться к Хайдарпаше. — Он указал на азиатскую сторону города. — В Скутари. В большинстве мест этот пролив не шире Темзы. Но какой удивительный водораздел!
Его хладнокровие меня возмутило. Эти слова разрушили мои мечты, которые превращались в настоящие молитвы. Я попытался вобрать в себя сразу весь этот город. Корабль повернулся кормой к Византии и начал двигаться к восточному берегу, где поодаль друг от друга стояли более новые и высокие официальные здания, хотя среди деревьев еще виднелись купола и минареты. Мы приблизились к иностранным военным кораблям, ходившим под флагами Италии, Америки, Греции, Франции и Англии — кресты Христовы, триколоры свободы. Не было только нашего российского флага. Мы в течение многих столетий обещали вернуть Константинополь Христу, и накануне победы сами сбились с пути и уничтожили друг друга в кровавом пламени гражданской войны.
Наверное, я расплакался, когда миссис Корнелиус, прикрывая лицо носовым платком, пропитанным одеколоном, приблизилась, пошатываясь, встала между мной и баронессой и, приходя в себя, осмотрела панораму, а потом широко открыла глаза:
— Боже ж мой! Чертовски х’рошо выгля’ит с эт ст’р’ны, верно? — Она бывала в Константинополе проездом в 1914-м с возлюбленным–персом. — Так близко и так дьяв’льски далеко, а, Иван?
Русские пассажиры по двое и по трое начали выбираться на палубу. Все они испытывали страх и, мне кажется, трепет. Константинополь был основой нашей глубинной мифологии, он значил для нас гораздо больше, чем Рим для католиков. Мimari Kimdir! [54] В последние годы миллионы людей умерли, искренне веря, что их жертва поможет нашему царю лично водрузить русского орла над Блистательной Портой. Плакаты утверждали, что торжествующий царь, подняв огромный меч, поставит ногу на шею павшего султана. И тогда царь приведет своих рыцарей к дверям Святой Софии и потребует возвратить Христу наш старейший храм после пятисот лет унизительного рабства. Вот самое худшее деяние большевиков — они приказали русским людям прекратить войну с турками и заставили нас уничтожать друг друга. Моим единственным утешением стал греческий флаг с синим крестом,
54
Творения Его! (тур.)
55
Вторая греко–турецкая война (1919–1922) считается неотъемлемой частью войны за независимость Турции. Несмотря на первоначальные успехи греческих войск (к лету 1921 г. им удалось оккупировать почти весь запад Малой Азии), она закончилась для Греции полным разгромом и греко–турецким обменом населением. Значительную роль в победе турок сыграла поддержка со стороны большевистской России.
Теперь сирена «Рио–Круза» словно бы приветствовала другие суда. Я тогда пожалел, что не могу ступить на берег в форме донского казака как истинный представитель своей страны. Но было бы безумием подчиниться этому импульсу. Я удовольствовался краткой молитвой. Трое русских стариков уже опустились на колени. Многие рыдали и сжимали руками поручни. Айя–София была свободна от Ислама! Мы думали, что Христос вернулся. Но как мы могли предвидеть следующее предательство? Как раз тогда, когда «Рио–Круз» глушил двигатели у каменных причалов Скутари, европейские евреи, сидевшие в безопасности в своих финансовых крепостях, управляли капиталами союзников. Вскоре они стравили все нации. Еврей, называвший себя греком и носивший британский аристократический титул, стал главным организатором грядущего предательства: Захаров [56] , оружейный король, уже продавал вооружение и грекам, и туркам, и армянам. Он ел хлеб с премьер–министром Венизелосом и пил ароматный кофе с нераскаявшимся защитником ислама, Мустафой Кемалем [57] . И он лгал всем и каждому. Он хвастался, что в его венах течет кровь святого Павла, а затем отдал свой родной город Магомету. Сдача Константинополя стала еще одной строкой в бухгалтерских книгах «Викерс — Армстронг» [58] .
56
Бэзил Захарофф (1849–1936) — греческий торговец оружием, фабрикант. Один из богатейших людей мира, заслуживший прозвища «торговец смертью» и «самый таинственный человек Европы». Основа его успеха — агрессивная тактика, хитрость и двуличие. Он продавал оружие всем участникам конфликтов, часто поставлял поддельные и неработающие машины, не брезговал саботажем. Работал в фирме «Викерс» с 1897 по 1927 г.
57
Мустафа Кемаль Ататюрк (1881–1938) — турецкий реформатор, основатель Республиканской народной партии Турции, первый президент Турецкой Республики, основатель современного Турецкого государства.
58
«Викерс — Армстронг» — британский инженерно–промышленный конгломерат, специализировавшийся на судостроении и производстве танков.
Корабль наконец пришвартовался. Рослые британские офицеры стояли на пристани, непринужденно беседуя с одетыми в хаки турками в красных фесках. Они едва взглянули на нас. Высокие, закрытые ставнями окна таможни стали превосходными насестами для нетерпеливых чаек, которые, казалось, были нам рады гораздо больше, чем люди. Автомобиль с красным крестом остановился у ворот. Из машины вышли доктор и санитарка. От волнения, от страха или от физической слабости я начал дрожать. Возможно, я впервые осознал, что освободился от России. Пуповину перерезали. Баронесса едва ли заметила мое состояние. Она интересовалась состоянием своей дочери. Встав в центральной части палубы, Джек Брэгг поднес к губам мегафон и объявил пассажирам, что возможна небольшая задержка, пока будут осуществляться необходимые проверки. У греческого священника, служившего Джеку переводчиком, на лице застыло спокойное выражение — он напоминал икону, его черные руки тряслись, когда он совершал умиротворяющие жесты.
Я оглянулся назад, на сияющую Византию, оставшуюся по ту сторону пролива. Именно здесь, предположил я, сидели в седлах первые гунны из вражеских орд; они щурили глаза и облизывали губы, предвкушая огромную добычу. Торговый центр всего мира, Византия находилась в состоянии упадка уже тогда, больше тысячи лет назад. Я все еще мог разглядеть ее далекие дворцы, ее зеленые и золотые холмы. На этом расстоянии она казалась неизменной, такой же, какой могла быть во времена Феодосия или Юстиниана Великого. И на протяжении тысячи лет моралисты называли ее упадочной и предсказывали конец, и все же ни один город, даже Рим, не сохранил своих изначальных свойств в той мере, в какой их сохранил Константинополь.
Миссис Корнелиус посмотрела на меня:
— Ты в ’орядке, Иван?
По–прежнему не в силах сдержать дрожь, я ничем не мог успокоить свою подругу. Я пытался заговорить, но мне не удалось. В горле было слишком сухо. Кажется, мои ноги подломились, хотя сознания я не терял. Я помню, как миссис Корнелиус проговорила: «’от дерьмо! Надо ж, черт ’обьри, ’овезло!» Опустившись у поручней, я увидел, как на борт поднимались первые офицеры. Я попытался встать, но снова рухнул — прямо к ее ногам. Я узрел свой рай. Теперь я чувствовал, что должен умереть.
ГЛАВА ПЯТАЯ
В среду 1 января 1920 года я умер русским, а 14 января (по западному календарю) родился космополитом. Я перенес сыпной тиф. Для собственного успокоения британский доктор диагностировал перевозбуждение и истощение. Ich kann nicht so lange warten [59] . Судя по рассказам миссис Корнелиус и баронессы, я бредил на полудюжине различных языков. У меня были видения. Я говорил о своих любимых, о матери, Эсме, капитане Брауне, Коле, Шуре и остальных. Я вновь переживал славу и ужасы своего прошлого. Мне сказали, что чаще всего я представлял себя мальчиком в Одессе. Это меня не удивило. В Одессе я расстался с юностью (но в Константинополе мне предстояло обрести человечность).
59
Я не могу ждать так долго (нем.).