Карфаген смеется
Шрифт:
— Моя мать нездорова.
Мистер Болеску говорил только на своем родном языке и немного на турецком. Его жена знала несколько слов по–русски (увы, из–за ее акцента я ничего не мог разобрать) и кое–что по–французски. Эсме исполнилось тринадцать лет. Пока ее родители пытались объясниться со мной, используя свои ничтожные языковые познания, я думал о том, где находился в 1907 году капитан Лукьянов. Я спросил мадам Болеску, слышала ли она это имя. Она сказала, что оно звучит знакомо, но, по–моему, предположила, что я разыскивал дальнего родственника. (Эсме исполнилось два года, когда они уехали из Хуши. Поэтому вполне возможно, что девочки были единокровными сестрами. Я и по сей день убежден в этом. Жена Лукьянова покинула его через год после свадьбы, вскоре после рождения Эсме. Неужели он потом не мог найти утешение в объятиях жены румынского плотника?) Мадам Болеску спросила, не был ли он полицейским. Она говорила дрожащим, резким голосом, явно стараясь понравиться. Нет, ответил я, он был русским офицером. Джентльменом. Ее глаза стали пустыми, словно кто–то мгновенно выключил свет. Я задумался, не могло ли это оказаться признаком вины. Супруги Болеску достигли самого дна, хотя они явно были вполне приличными людьми. Турецкая столица могла оказывать такое воздействие. Что–то в ее атмосфере
— Tr`es bon. Tr`es bon [90] , — повторяла мать. Даже ее французский, очевидно, знавал лучшие времена.
Она погладила по голове свою прекрасную дочь, попыталась улыбнуться и продемонстрировала немногочисленные желтые зубы. И она, и Эсме так и не поняли до конца, зачем я пришел туда. Я попытался объяснить еще раз. Девочка напомнила мне убитую сестру. Я хотел позаботиться об Эсме и ее родителях. Муж и жена наконец кивнули и задумались. Теперь мы могли заключить сделку.
90
Очень хорошо. Очень хорошо (фр.).
В конце концов я заплатил за нее два английских соверена. Легко купив родительское благословение, я стал теперь, с их точки зрения, единственным хозяином их дочери. Ее мать уверила меня, что Эсме была хорошей девочкой, девственницей, набожной католичкой. Она поцеловала дочь на прощание. Отец что–то ворчал, рассматривая деньги. Эсме сказала, что скоро придет еще повидать родителей. Мы спустились по шаткой лестнице. Обеспокоенный извозчик дожидался нас, подкармливая лошадь из своей торбы. Я приказал ему отвезти нас в небольшой переулок за «Токатлианом». Там я уже снял на месяц одну из частных квартир Олмейера. Этот номер напоминал красную пещеру с низкими искривленными потолками и толстыми коврами того же цвета. Это были самые лучшие здешние апартаменты. Я сказал Олмейеру, что сделка должна остаться тайной для всех. Я заплатил ему вперед. Остаток дня мы провели с модистками, которые прибыли, чтобы облачить Эсме в пристойную одежду, подобающую ее возрасту. Ее вымыли с головы до пят. Волосы причесали и стянули лентами. Теперь она снова напоминала обычную тринадцатилетнюю девочку. Я оставил ее с платьями и зеркалами и возвратился на некоторое время в «Пера Палас». Мне не поступало никаких сообщений. Я начал думать, что миссис Корнелиус обо мне забыла. Я надеялся повстречать в баре майора Ная, но он тоже пропал. Я был уверен, что баронесса, с другой стороны, может потерпеть и подождать подольше.
Прошла неделя. Я не отвечал на все более и более тревожные записки Леды. Потом я дал знать, что вынужден уехать в Скутари по делам. Я не хотел, чтобы мою идиллию прерывали. Наконец–то я полюбил. Это был ностальгический восторг, мечта, ставшая явью. Мы ходили в кино, на выставки и в театры. Мы занимались тем, чем я всегда хотел заниматься с Эсме. И теперь Эсме не сдерживалась, тщательно изучая ценники или умоляя меня не терять голову, как бывало в Киеве. Я мог наслаждаться всем в полной мере и не думать о будущем. Любовные ласки были сладостными и нежными, в отличие от всего, что я знал прежде. Они представали почти идеальной детской игрой, хотя и не лишенной страстности. Эсме жадно хотела жить, наслаждаться жизнью, как человек, долгое время считавший, что она кончена. Она жаждала сексуальных удовольствий гораздо больше, чем я. Я зачастую хотел просто лежать с ней рядом, обнимая и укачивая свою любимую, рассказывая ей веселые истории и угощая конфетами. Теперь весь мой мир стал нежным, розовым, теплым, я познал радость отца, воссоединившегося с дочерью, брата, обретшего сестру, мужа, нашедшего жену. Она принимала мою романтическую нежность так же легко, как принимала все мои подарки. Я ничего у нее не просил, лишь бы только она оставалась собой, объектом моей привязанности, моей маленькой прекрасной богиней, спасенной от зла. Я спас ее, но не смог спасти ее двойника. Я несколько раз писал миссис Корнелиус. Я сообщил, что связался с людьми, которые могли нам помочь. Я передал баронессе фон Рюкстуль, что столкнулся с неожиданными трудностями. Чиновник, который обещал сделать ей визу, теперь уволен со службы, кроме того, в Константинополь прибыли мои родственники, общение с которыми отнимало много времени. Я снова и снова откладывал встречи с обеими женщинами. Пока я жил в земном раю, гибли целые армии, создавались новые страны, а другие исчезали или обретали новые названия. Империи старой Европы падали, как прогнившие деревья. Эсме проявила удивительные способности к языкам. Она быстро усовершенствовала свой французский, изучила русский и немного итальянский. С ее помощью я чуть лучше освоил турецкий. Склонность к изучению языков оказалась у нас общей. Это еще сильнее убедило меня, что мы на самом деле родственные души.
На содержание тайной квартиры в «Токатлиане» требовались деньги, и мне приходилось продавать драгоценности, предназначенные для Лондона. Кокаин в Пере был хорошим, дешевым и доступным. Тем не менее Эсме принимала его слишком много. Как только женщины преодолевали свои предубеждения и пробовали кокаин, в них почти всегда пробуждалась подлинная страсть к этому наркотику. Некоторые даже утверждали, что этот порошок прежде всего предназначен для женщин. Мои средства подходили к концу, очень скоро это стало очевидным. Я не оплатил свой счет в «Паласе», и миссис Корнелиус вполне резонно отказалась мне помочь. Она уехала из России с куда меньшим капиталом, нежели я. Тогда я начал подумывать о заработке — о продаже своих знаний или умений. Я неплохо справлялся в Киеве во время гражданской войны, я выжил и стал успешным бизнесменом. Теперь мне предстояло повторить это в Константинополе. Эсме привыкла спать большую часть дня. А я спускался
Я очень обрадовался, когда Эсме сказала, что мечтает вести домашнее хозяйство и стать моей женой. Я был всего на семь лет старше ее. Когда мне исполнится тридцать, ей будет двадцать три. Нет ничего дурного в том, что двадцатипятилетний мужчина женится на восемнадцатилетней девушке. Мы грезили как дети, почти ничего не зная о нормальной семейной жизни. Эсме восхищалась моими проектами; она тихо сидела рядом, когда я, вооружившись угольником и логарифмической линейкой, работал над чертежом нового парового двигателя, в котором будут использоваться быстро разогревающиеся химические соединения, способные привести в действие легковой автомобиль. Естественно, она не могла уследить за математическими формулами, но сами символы очаровывали ее. В течение многих часов она смотрела на них, как кошка, ее взгляд не отрывался от моей ручки, когда я выводил на бумаге формулы.
Мы продолжали обедать в темных кафе на задворках. Эсме говорила, что хочет готовить для меня. Она называла разные турецкие и румынские блюда. Эсме высокомерно утверждала, что в ресторанах их не умеют приготовить как следует. До десяти лет она училась в благотворительной школе при женском монастыре. Одно время она собиралась стать монахиней. Потом положение ее отца ухудшилось. Турки больше не хотели нанимать христиан. И Эсме пришлось искать работу. Во время войны рабочих мест было немного. Она попыталась стать домашней работницей, как ее мать, но почти все наниматели, зажиточные греки или люди из иностранных посольств, покинули столицу. Прибывало все больше беженцев, и конкуренция стала очень высокой. Две ее подруги устроились на работу к миссис Унал. Они рассказали, что в борделе можно хорошо зарабатывать, если правильно выбирать время. Полагаю, Эсме оказалась настолько невинной, что миссис Унал прогнала ее. Даже в Пере и Галате существовали какие–то законы. Британцы прилагали все усилия, чтобы поддерживать порядок, но большая часть времени у англичан уходила на то, чтобы улаживать споры между различными группами союзников и мешать турецким полицейским требовать взятки. Эсме сказала, что она даже думала вернуться в Румынию и отыскать там родственников, но была единственной опорой своих родителей. Они, вероятно, скоро умрут. А пока ей следовало заботиться о них. Чтобы успокоить ее совесть, я уже пообещал им несколько шиллингов в неделю.
Записки от баронессы фон Рюкстуль становились все более истеричными. Эти невыносимые немцы хотели, чтобы она съехала. Маруся Верановна исчезла. Китти убита горем. Денег не осталось. Неужели я бросил ее? Я неохотно согласился встретиться с ней. В своей комнате в «Пера Паласе» я на самом деле наслаждался ее обществом. Я чувствовал, что вернулась непосредственность, исчезнувшая за время, проведенное с Эсме, ведь к маленькой девочке приходится относиться как к хрупкой игрушке. Леда стала изобретательно похотливой. Бесконечные фантазии и печали дали ей возможность изучить все формы вожделения. Я искренне сказал, что очень скучал по ней.
— Но ты же постоянно в Скутари, — заметила она. — У тебя там есть женщина?
Я успокоил ее:
— Все дело в том, что в Скутари живут влиятельные турки.
— Ты в самом деле шпион, Симка? Когда я сказала графу Синюткину, что ты был летчиком и служил в разведке, он решил, что ты, наверное, секретный агент.
— Все, что тебе нужно знать, любимая Леда, — это то, что я русский патриот. Я ненавижу Троцкого и его банду. Я действительно больше ничего не могу сказать.
— Так твоя работа опасна? Я очень эгоистична. Это просто от волнения. Я переживаю больше за Китти, чем за себя. Но и мне нужно найти работу.
Когда она ушла, я позволил себе роскошь: около часа понежился в ванне в одиночестве и попытался собраться с мыслями. Я действительно вел довольно опасную жизнь, хотя и не в том смысле, в каком предположила баронесса. Я работал, но мои сбережения почти иссякли. Вдобавок я обманывал сразу трех женщин и, что еще хуже, отклонился от намеченного жизненного плана. Мне следовало срочно придумать, как разрешить все эти трудности. Переодевшись, я спустился в бар и, к своему восторгу, увидел миссис Корнелиус. Она была в новом бледносинем платье из мягкого шелка и в темно–синей модной шляпе. Она ничуть не удивилась, заметив меня, но я, наверное, даже покраснел, когда она на меня посмотрела.