Кариатиды
Шрифт:
– Не стой столбом! И не глазей на меня. Что тебя так потрясло? Жарко же. Я где-то читала, что в Бразилии даже старухи разгуливают по улицам в купальных костюмах.
– В Бразилии да, – согласился Ишхан, устраиваясь в ближнем к дивану кресле. – Но не в Ереване.
– А жаль.
– Так внедри, – посоветовал Ишхан. – Походишь, походишь, глядишь, и другие начнут.
– Фигушки, – фыркнула Ира. – Тут даже шорты внедрить невозможно. И сандалии. Сам ведь мучаешься в эту жарищу в брюках и туфлях.
– Менталитет, – сказал Ишхан внушительно.
– Предрассудки, – возразила Ира.
– А может, эстетика? – прищурился Ишхан. – Ноги у нас волосатые. Да еще кривые. И потом, если думать только об удобствах, можно и перестараться. В Бразилии ходят в бикини, а какие-нибудь папуасы и вовсе голые.
– Воображаю себе, – сказала Ира. – Идешь по проспекту, а вокруг толпа, и все нагишом. Животы висят до колен, дряблые груди до пупа, тощие и длинные, бывают такие, чтоб поместить в лифчике, скатывают рулончиком. По бокам складки в несколько слоев. Сами горбятся, задницы колыхаются…
– А мужчины все узкоплечие, – подхватил Ишхан, – коротконогие и пузатые.
– Да еще с вялыми мужскими атрибутами, – добавила Ира, – которые болтаются при ходьбе. Туда-сюда. Шлеп-шлеп.
– Точно, как у Гринуэя, – заметил Ишхан. – Ты “Бурю” видела?
– Не привелось.
– Модная штука. Эстетика безобразия.
– Эстетики безобразия не существует. Это нонсенс.
– Почему нонсенс?
– Потому что у человека есть чувство прекрасного. Но чувства безобразного нет. Не предусмотрено физиологией.
– А как ты назовешь… ну эту самую эстетику безобразия?
– Антиэстетикой, – сказала Ира безразлично. – Или просто безобразием. Без всякой эстетики.
– Злая ты сегодня. Что случилось? Опять Мукуч напакостил?
– Напакостил бы, да не успел.
– В каком смысле?
– Прямом. Я его впустила и пошла за сигаретами. Через улицу и обратно. Вернулась, а он уже в дверях. С восторгом на лице и очередной легендой на устах. Жена, мол, позвонила, брат ее приехал, надо бежать.
– И побежал?
– Ну а как же!
– А может, и правда приехал?
– Может. Из Подмосковья, без уведомления, года два не был, но даже позвонить не сообразил.
– Да ладно, не стоит из-за этого трепать себе нервы.
– А я и не треплю. Наоборот, рада отдохнуть денечек от этого обормота.
– А чего тогда злишься? Хотя тебе причины не надо.
– Конечно, – согласилась Ира насмешливо. – Эдакая злая ведьма. Почему только, милый друг, ты около своей доброй жены не сидишь, а тут кантуешься?
– А я люблю злых. С ними веселее. И потом, как доказал Булгаков, ведьмы неплохо выглядят. И летают к тому же. Не говоря уже о расправах над критиками, что для человека моей профессии первое дело.
Ира рассмеялась.
– Трепло ты, Князь, – сказал она скорее одобрительно. – Знаешь, из-за чего я разозлилась? Крутили тут по ящику, вот только что, повтор какой-то передачи. Про Окуджаву. И вообрази себе, начинает Окуджава петь, спел куплет, потом его убирают за кадр, в кадре появляется некто и начинает излагать какую-то байку из жизни барда. На фоне его же пения. И так всю передачу. Просто слов нет.
– Это они у твоих любимых европейцев переняли, – усмехнулся Ишхан, вытаскивая из нагрудного кармана рубашки сигареты. – У них теперь модус такой. Я там насмотрелся. Делают документальный фильм про балерину, допустим. Поднимет она разок ногу, опустить уже не дают, режут. А дальше показывают, как она гримируется и одевается, потом раздевается, почти догола, между прочим, снова одевается. На велосипеде ездит, рыбу ловит или там цветы в саду подрезает. Но только без балета, это лишнее. Разве что порассуждают, какая это классная штука, жизни без него нет. Или видел я однажды фильм про Каллас. Пускают запись, ноты три-четыре, снижают звук, чтоб она своими трелями не мешала, и принимаются рассказывать ее биографию. Потом на фоне арии расписывают, как она эту арию божественно исполняла. Это ж для народа. А народу на пение наплевать, ему куда интереснее про ее роман с Онассисом. Эти журналисты просто беда, я тебе скажу. Чума какая-то. Мало нам критиков было, которые всю жизнь считали, что наши картины только повод для их писанины. Картины, музыка, книги… Так теперь еще хлеще!
– Да?
– Ей-богу! Представь себе, я уже стал скучать по нормальным всяковедам, что они, бедные, делали, ну напишут какое-нибудь предисловие…
– Бредисловие, – сказала Ира.
– Как? – Ишхан усмехнулся. – Это у тебя ничего вышло. А как насчет послесловия? Слабо?
– Ослесловие, – ответила Ира немедленно. – Хотя это не всегда так, попадаются и неплохие, я их обычно читаю, именно послесловия, а то они, знаешь, вечно норовят в предисловии изложить тебе содержание книги. Правда, теперь ничего такого не стало, видно, неохота издателям критиков кормить.
– Вот они и вымерли. И даже жаль немножко. По крайней мере, они свой предмет знали. А эти журналисты воображают, будто бог создал Вселенную для того, чтобы они красовались на экранах или за экранами, о ней рассказывая. Причем не про Вселенную, а про свои впечатления о ней. Не всей, конечно, о каких-то деталях. Частностях. Каких именно, им же решать. Все решают они. Самодовольства невпроворот. Три статуи в сквере увидят или пару репродукций в журнале и уже считают себя вправе рассуждать о скульптуре и живописи.
– Ладно, не заводись!
– Легко сказать!
– Легко, – согласилась Ира. – А что делать?
– Ничего. Ничего не поделаешь. В прошлом веке книги читали и ходили на выставки, а теперь и образование, и культура – все с экрана. Мировоззрение формируется телевидением. А кто на телевидении? Шантрапа.
– А где не шантрапа? – спросила Ира, подбирая под себя ноги. – Ты на политиков посмотри. И не только наших. Вообще. В принципе.
– Демократия. Лучшая форма общественного устройства, которую смогло придумать человечество, как выразился кто-то великий, Черчилль, по-моему.