Карибские сокровища
Шрифт:
Эти зверьки удивительно напоминают мангуст и занимают их нишу в фауне Южной Америки. Они отчасти плотоядны, но обожают мед. Мой друг как-то видел, как восемь тайр разоряли два пчелиных гнезда на высоком сухом дереве, работая по очереди. Над ними вилась туча пчел, но зверьки, судя по всему, не замечали их укусов. Когда их спугнули, они соскользнули по стволу вниз головой, широко расставив лапки. Тайра — родственница ласок, горностаев и куниц, более близко, чем они, стоящая к гризону и, следовательно, относящаяся к хищным млекопитающим — Carnivora. Южная Америка — рай для хищников, и в Суринаме живут представители множества самых разных семейств хищных. Кроме настоящих
По дороге туда мы сделали остановку — навестили наших друзей — американских индейцев, живущих в саванне. Они оказались отличными охотниками и коллекционерами, и мы окончательно сдружились, выпив с ними неописуемого, жуткого вермута — здесь это самый популярный напиток. Я все еще упрямо верил в то, что маленькие ночные обезьянки, дурукули (Aotus), должны водиться где-то в лесных массивах, окружающих саванны. Я предполагал, что они спят в дуплах, и после длинных и долгих разговоров, подкрепленных очень хорошими фотографиями зверьков, мне удалось склонить на свою сторону маленького вождя с умными глазами. Он изложил мое предложение мужчинам своего поселка, которые нарушили обычную сдержанность американских индейцев, выразительно ворча и крякая. Затем я назначил очень высокую награду за первую пойманную обезьянку, на том дело и кончилось.
Здесь я беру на себя смелость закрыть вопрос о дурукули, упомяну только, что в этих местах эту обезьянку хорошо знают под названием «найт-ап», что может означать «ночная обезьянка» (аре), или мартышка. Мне сообщали, что зверек маленький, пушистый и хорошенький, но поднимает несусветную возню по ночам. Меня также уверили, что я очень скоро получу несколько зверьков. Тем временем мы побывали в разных уголках страны и оказались на стоянке «девяносто первый с половиной». И вот наконец настал день, когда после долгой работы в доме и поблизости нас потянуло пройтись по лесу.
Мы с Альмой решили прогуляться в места, расположенные за горой Дондерберг (восьмисотфутовым холмом, стоящим возле вырубки), по тропе местных старателей-одиночек. Тропа пересекала южный отрог холма и несколько миль вела сначала вверх, а затем вниз, в долинку, где и кончалась у ям, небольших туннелей и карьеров — следов хищнической добычи золота. Дальше вверх по склону тянулся девственный лес, и мы пошли по компасу на северо-восток. Когда мы оставили позади старательскую тропу, утренний туман только начинал расходиться.
Под деревьями на чистой от подроста земле сновали бесчисленные стайки похожих на куропаток маленьких бурых птиц, которые, вороша толстые слои сухих листьев, поднимали громкий шорох, так что мы все время были настороже — нам казалось, будто это ходит какое-то крупное животное. Не успели мы привыкнуть к обманчивому шороху, как мимо промчалось животное, которое я давно мечтал добыть. Это был очень мелкий олень, не выше двух футов ростом, ровного светло-серого окраса, с маленькими, тонкими и прямыми рожками. Ножки его казались очень толстыми и мохнатыми, и я мог бы принять его за разновидность
Ее я уложил на месте вопреки своему обычаю. Эта неожиданная меткость меня только разволновала, зато жена была очень довольна и горда — она одна на всем свете не считает меня безнадежным мазилой. Нам не хотелось целый день таскать за собой добычу, и мы вернулись к большой скалистой расщелине, которую потом сможем легко отыскать (эту часть леса мы знали неплохо), увязали тушу в мешок и подвесили повыше между двумя деревьями. Больше мы свою добычу не видели, как вы, должно быть, сами догадались.
Добравшись до вершины второго холма, мы присели покурить. Точнее, я присел на толстое упавшее дерево, а Альма слонялась взад-вперед, как маятник.
— Ты не устала, дорогая? — спросил я.
— Нет, не… — Пауза. — Да, да, конечно, — отвечала она, и я почувствовал, что в ее душе идет какая-то внутренняя борьба.
— Так в чем же дело? Может, ты хочешь домой?
— Нет! Но… я не хочу садиться на это дерево, — сказала она, упрямо сунув палец в рот.
— Почему?
— В нем, наверно, полно скорпионов.
— Что за бред! — воскликнул я с истинно мужской категоричностью, которая так раздражает наших жен. — Разве ты забыла, что мы собираем скорпионов? А этого достаточно, чтобы здесь их и не было.
— Прошу тебя, не заставляй меня садиться!
— Дурочка, да здесь ни одного нет! Смотри! — вскочил и рассек кору дерева своим мачете.
Отвалился целый пласт коры, и Альма громко завизжала — из-под коры выпали два самых громадных, толстенных скорпиона, каких я только видел в Новом Свете. Вся коряга была ими прямо-таки нашпигована. Сам я сидел прямо на мамаше с многочисленным потомством. В результате оба мы пришли и восторг, хотя по разным причинам, и бутылочки начали наполняться добычей.
Мы продолжали крушить дерево, пока не добрались до места, где оно было достаточно разрушено и его можно было растащить на куски, открыв центральное сквозное дупло. Оно было выстлано мелкой, как пыль, трухой от сгнившей древесины, а на ней лежал, как нам показалось, ярко-зеленый листок. Я уже перебрал в уме немало вариантов объяснения, как туда попал свежий зеленый лист, когда осознал, что смотрю па одну из самых замечательных лягушек на свете. Она была длинненькая, тонкотелая, с очень длинными стройными лапками, и вся ярко-зеленого, как свежий лист, цвета; от носа через каждый глаз и по бокам шли две переливающиеся ярким золотом полоски, сходившиеся к задним ногам. Альма бросилась на нее быстрее, чем на живой алмаз самой чистой воды, схватила И перевернула на ладони. Брюшко у лягушки было блестящее, черное, с пятнышками яркого небесно-голубого цвета.
Затем мы спустились по дальнему склону холма и повстречали большую стаю обезьян-ревунов. Мы неожиданно вышли на них, точнее, оказались под ними, и крупный самец, забравшись на верхушку дерева, несколько минут ревел, собирая стаю. Это нас заинтересовало, мы сели понаблюдать и проверить, правда ли, что обычно ревет только один самец. Он распевал за целую стаю, издавая самые разнообразные звуки, но никто его не поддерживал. Можно было поверить, что непрерывный рев в течение дня и ночи — дело одного «певца»; однако я сам видел, как на реке Коппенаме целая стая ревела хором — значит, все-таки время от времени они подражают толпе фанатиков на митинге.