Карнавальная ночь
Шрифт:
– Ах, вы узнали меня, господин нотариус? – сказала Нита, смеясь и одновременно краснея (так, во всяком случае, показалось ее кавалеру, заметившему, как кровь прилила к ее щекам). – Вижу, Роза выдала меня; но вас она мне тоже выдала. Я только что получила от нее письмо, очень странное, я из него смогла уразуметь лишь то, что она захворала. Она в самом деле больна?
– В самом деле, – ответил Леон, не отводя взгляда от кавалера Ниты; тот меж тем пристально смотрел на Маргариту, подавая принцессе руку для следующей фигуры.
– Это
– Да, – ответила Нита. – Вы знаете его сестру, она моя лучшая подруга.
– С ним я тоже знаком! – внушительно проговорил Буридан.
Маргарита тем временем все беседовала со вторым Буриданом.
– Напрасно ваша сестра писала принцессе, – сказала графиня. – Что за письмо! Как прикажете это понимать? Я бьюсь ради вас изо всех сил, мой бедный Леон, но если ваша сестра попробует встать у меня на пути, вам же хуже!
– Хуже! – повторил молодой нотариус. – Как бы ни обернулось дело, все одно мне будет хуже! Я во власти какого-то тяжкого предчувствия, оно не дает мне думать.
– И как раз тогда, когда вы можете выиграть главный приз в лотерее! – воскликнула графиня. – Вы знаете, что здесь находится господин Мерсье?
– А на что вам этот господин Мерсье?
– Ну вот! – внезапно остановившись, резко сказала графиня. – Вы ведь хотите получить только Ниту, так? Вы ж не претендуете на наследство де Клар?
– Нита… – прошептал Леон, невольно задрожав. – Ах, если бы я мог надеяться на такое счастье!
Графиня засмеялась.
– Значит, не перевелись еще водевильные влюбленные! – сказала она. – Откуда такая слепота? Вы видели, как она покраснела, взглянув на вас?
– Нита… – повторил Леон. – Я ничего не заметил. Вижу только, что лечу в какую-то пропасть.
– Ох уж эти робкие воздыхатели! – воскликнула Маргарита с безупречно разыгранным нетерпением, дернув его руку. – Зайчики пугливые! Вам нужно, чтоб бедная крошка залезла на крышу и кричала на весь белый свет: «Я люблю Леона де Мальвуа, хотя он всего лишь нотариус!»
– Не смейтесь надо мной, сударыня, – сказал Леон, – ведь я страдаю, смертельно страдаю!
– Да что ж тут страдать, вам ведь говорят…
– Страдаю, – прервал ее Леон, – ибо в ваших насмешках есть доля правды. Я не поверю, пока не услышу признания из уст самой Ниты де Клар.
Лицо Маргариты вспыхнуло под маской странной радостью.
– Вы его услышите.
Сказано было так уверенно, что сердце Леона бешено забилось.
– Уже на этом балу вы услышите признание из ее собственных уст, я все устрою. Теперь вы довольны?
– Если это свершится, сударыня, – сдавленным голосом прошептал нотариус, – я стану вашим рабом навеки.
Тем временем бал продолжался. Церемонные фигуры кадрили сменяли одна другую, под звуки новомодного «Черного домино» и нестареющую мелодию «Лужайки» лились важные и пустые речи. Обсуждался свежевышедший роман и отставка министерства, новая опера Мейербера и драма Виктора Гюго, истерзанная цензурой; болтали о герцогине, которая перехитрила танцовщицу, и о танцовщице, которая того гляди прыгнет в герцогини, прости, Господи! Говорили о приданом бельгийской королевы: жалкий миллион, десятая часть того, что дают за какой-нибудь баронессой из дочерей Израиля, причем находили, что для дочери и жены короля это многовато!
Из-под гомона всех этих разговоров, который как отчетливый рисунок вышивки рождается из хитросплетения ниток, проглядывала история де Кларов – не менее запутанная.
Известный адвокат господин Мерсье беседовал с принцем Поличени уже почти полчаса.
По-видимому, речь шла о восстановлении в правах – предмете особенно милом сердцу господина Мерсье, как, впрочем, и почти всех собравшихся.
Матери, обремененные дочками на выданье, уже исподтишка приглядывались к неаполитанскому лейб-гвардейцу – невзрачной куколке, обещавшей вот-вот обернуться бабочкой. Господин Сердце, хозяин мастерской Каменного Сердца, вызывал лишь смех. Чтоб герцог де Клар малевал вывески! Нет уж, увольте! Ему не сочувствовал никто, кроме, пожалуй, старухи-маркизы Ля-Рошгару, опоры всех Людовиков XVII – прошлых, настоящих и будущих.
Графиня направилась через гостиную к бильярдной, помещавшейся, как уже говорилось, под покоями ее мужа. Дойдя до крайнего будуара, она поманила пальцем дворецкого и с минуту что-то шепотом втолковывала ему.
Тот немедля направился к дверям бильярдной, где в это время отдыхали и беседовали гости. Курительная находилась в противоположном крыле особняка, по другую сторону бала.
С этой минуты дворецкий неотлучно нес караул у двери. Он ничего не говорил выходившим, но преграждал путь желавшим войти и вкрадчиво и твердо повторял пять слов: «Госпожа графиня просит ее извинить…».
Понять можно было как угодно, но люди поспешно удалялись.
Итак, гости мало-помалу выходили из бильярдной, новых туда не пускали, и она постепенно опустела.
Графиня вернулась к Леону, и беседа их возобновилась.
– Кто этот Буридан, что с ней танцует? – спросил Леон.
– Злополучный костюм! – ответила Маргарита. – Вы тоже выбрали его, чтоб напомнить мне прошлое?
В голосе ее прозвучали строгие ноты, но Леон их не расслышал.
– Кто этот Буридан? – повторил он свой вопрос.
– Понятия не имею. Человек, попирающий моду, вроде вас…
– А Господин Сердце здесь? – снова спросил нотариус.
– Я его жду, – ответила Маргарита, – но покуда не приметила.
Кадриль закончилась. Мимо них прошествовала к бильярдной принцесса Эпстейн со своим кавалером.
Два Буридана обменялись взглядом.
– Я попрошу ее оставить за вами одну кадриль, – сказала графиня. – Вы не против?
Внезапно Леон почувствовал, как чьи-то пальцы коснулись его руки. Он обернулся. Мимо медленно проходили два черных домино, мужчина и женщина.