Карпара Тифчик

Чарков Дмитрий

Открыв глаза, я понял, что упираюсь пятками в матрац, а частью головы – в высокую спинку кровати, при этом шея больше походила на гуттаперчевый скрюченный шланг от пылесоса. Подушка лежала рядом, откинутая непроизвольным движением во сне. Слева, сквозь узкий проём гостиничного окна, на меня беззастенчиво пялилась мерцающими огнями Останкинская башня, а справа тонкая полоска света из туалета навязчиво напоминала, что накануне я забыл щёлкнуть выключателем.

Вторая

кровать в номере была пуста, оставаясь аккуратно заправленной.

Я тяжело вздохнул и, подсунув на законное место, под голову, подушку, перевернулся на левый бок. Мой правый, судя по всему, приносил мне одни неприятности яркими картинками тревожных сновидений.

Но ночные кошмары только начинались.

– Афеноген, ты живой?
– спросил Сергеич и, пошарив в карманах, достал зажигалку и чиркнул ею, осветив пространство вокруг себя. Потом встал на ноги, потирая колено, поднес пламя зажигалки к свечке, которую вынул из другого кармана, и та зардела, отбрасывая плавающие тени на стены коллектора.

«Хорошо, что он с собой свечу в кармане носит. Ну, боссу положено», - резонно подумалось мне. Я сидел на полу, оторопело глядя на него снизу вверх, и он толкнул меня легонько в плечо:

– Ты чего, директор, головой треснулся?

– Задницей больше.

– А, да это привычно. Чего делать-то будем? Вон там проход какой-то есть.

Я, наконец, вышел из оцепенения, встал и подошёл к отверстию в стене, сквозь которое можно было пройти, лишь слегка пригнув голову: оно было широкое и тёмное. Откуда-то из его недр доносился шум воды, и пахло сыростью.

Сверху послышались приглушенные голоса, явно раздосадованные нашим исчезновением – буквально, под землю. Сергей Сергеевич поднял голову по направлению к беспорядочной возне и истерическим выкрикам.

– Неблагодарные, - печально прошептал он.

Я усмехнулся, почесав щетину. Ему такая реакция не совсем понравилось, и он уже громко повторил:

– Неблагодарные! Без мыслей и без сомнений. А сожалеть начинают, только когда к их горлу расписку за беспроцентный кредит приставишь, и сожалеют только о том, что первыми тебя не придушили жалобами в трудинспецию за доходы в конвертах. А за что меня душить, или тебя, скажи! Потому что мы им когда-то работу дали, а теперь вот шаримся по помойкам?

– Мы воняем, - как-то неуклюже поддержал я кем-то высказанную наверху версию, осторожно вступая в темный проход тоннеля. Снаружи суета уже была где-то вокруг люка.

– Собаки бездомные тоже воняют, - резонно заметил он.
– А их жалеют.

Под ногами у нас хлюпала жижа из пыли и конденсата.

– Вам же бросают в шляпу мелочь - значит, тоже жалеют.

– Хрен там – жалеют они. У Бога грехи отмаливают, - не унимался он.

– Глупости. Милостыню на улицах как раз и дают те, кому не жалко. А не жалко тому, кому и терять-то особо нечего. Сами не замечали разве?

Он оперся о бетонную стену, покачнувшись: она была холодной и скользкой. Я, ссутулившись, уверенно шлёпал вперёд, как будто по дороге на работу, куда до недавнего времени ходил каждое утро.

– А эти, офисные, как шпана в стае – они просто боятся, - филосовствовал босс.

– Чего им меня бояться-то?

– Да они не тебя боятся. Кто тебя забоится, сам подумай!
– они боятся неизвестности, которую ты - мы - для них олицетворяем, вот и всё. Неизведанная сторона жизни. Так же и покойников боятся.

– Во, сравнили!

– Ну, уголовников - если тебе легче от этого.

– Не легче.

– Поодиночке они ж не нападают, а только так, стаей - командный дух вырабатывают, видать.

Чем дальше мы углублялись, тем теплее становилось. Мне даже показалось, что направление движения стало немного уходить под горку, по наклонной: я смотрел на отблески свечи, отбрасываемой на сырой потолок с проглядывавшей местами ржавой арматурой, и замечал искривление света относительно воображаемого горизонта. Сквозняка не чувствовалось, но дышать можно было свободно. Мы приблизились к месту, где начиналось разветвление: вправо уходил один тюбинг, а влево, пониже и более узкий, убегал другой.

– Куда пойдем?
– спросил я.
– Отшагали уже метров пятьдесят, наверно.

– Направо пойдешь – в дерьме пропадёшь, налево своротишь – дерьмище проглотишь: выбор-то небогат.

Сзади сверху раздался скрежет металла.

– Они что, решили всё-таки спуститься?
– спросил Сергеич, напряженно вглядываясь через плечо назад.

Там, откуда мы только что вышли, забрезжил свет. Я тоже остановился, обернувшись в сторону коллектора.

– Не думаю. Навряд ли у них с собой фонари, а свечки они точно в карманах не таскают, уж будьте уверены.

– А вдруг хватит дури с зажигалками..?

Послышались крики:

– Эй, топ-менеджеры, вы здесь?

Сергеич вознамерился было что-то ответить, но я бесцеремонно схватил его за руку чуть повыше локтя, приложив палец к губам, и прошептал:

– Тоже умничать будем?

Наверху не унимались:

– Мы вас выкурим - выползайте из своего пентхауса по-хорошему. Подпишете коллективный договор и пойдёте на все четыре стороны!

Босс стоял, понуро опустив плечи, вслушиваясь в голоса и нервно поглаживая пальцами скуденькую бороденку.

– Может, подпишете? – с надеждой спросил я: мне-то с чего тут томиться?

Он молча показал жестом на правый рукав канализационного прохода, и мы двинулись дальше. Выбранный тюбинг вскоре привел нас к небольшой площадке, в центре которой накрененная лестница поднималась к очередному люку.

– Ты не знаешь, где мы?
– спросил он.

– Думаю, что отмахали метров сто уже от котельной, - ответил я, вглядываясь в потолок.
– Я посвечу, а вы приложите ухо к крышке - может, услышим что-нибудь.