Карта Талсы
Шрифт:
– Это была ее первая запись. Прошлой зимой. Она пользовалась популярностью.
Ник как-то расплывчато это подтвердил.
Самым острым моим чувством было ощущение потери контроля. Я должен был что-то рассказать, какую-нибудь историю, чтобы они поняли, как мы с ней были близки. Но она переехала. Я так разволновался, что не мог даже поднять на ребят глаза, теперь, хоть никто ничего и не сказал, центральной темой стало мое неловкое положение.
– Я тут подумал… – попытался я.
Они ждали.
– Про то, что ты сказал, Ник, что Эдриен была без шлема, – я, все еще вдавленный в кресло, вытянул вперед пальцы и начертил в воздухе зигзаг. – Она еще не пришла в себя?
Талса считается востоком. Она относится к полосе леса с широколистными
18
Прозвище жителей штата Оклахома.
Я наблюдал за лежавшей в постели Эдриен. Ее грудь то поднималась, то опускалась, а я видел ее старые платья, надутые ветром. Я вспоминал Талсу. Больше всего здешние улицы нравились нам в обед, когда народу меньше всего. Не то что в Калифорнии. Мысль о Калифорнии мне вообще не нравилась. Я вообразил Эдриен в Лос-Анджелесе, как она позирует на перилах той самой знаменитой обсерватории. Мне неприятно было думать, что Эдриен уже не тот человек в своем уме, у которого все под контролем. Чтобы переехать в большой город – как я сам прекрасно знал – требовалось унизительное рвение. Ты должен быть готов посещать тысячи мероприятий и вечеринок, буквально и не зная, пригласили ли тебя. Как я себе представлял, она не особо-то была на такое способна. Эдриен, которую я знал, стояла перед мольбертом и из штанов не выпрыгивала. Она могла час не сходить с места.
Лидия не поняла, почему я так расстроился.
– Джим, она была молода и одинока, вот и переехала в Калифорнию.
Я-то думал, что если Эдриен когда-нибудь сменит место жительства, я буду об этом знать, – я действительно верил, что вышел бы на связь, если был бы в курсе, что она уехала из Талсы. Но если бы Эдриен и собиралась переезжать, ей надо было выбирать восток. Хотя ей вообще не следовало этого делать. Эдриен никогда не путешествовала. Отчасти в этом и заключалась ее привлекательность. В самодостаточности. Может, Лидия была отчасти права: что-то пошло не так. Может, эта авария служила неким свидетельством тому, насколько сильно Эдриен сбилась с пути. Эдриен была подавлена – но ей просто нельзя было быть подавленной.
Дженни отыскала меня в углу, я сидел и пялился в пустоту. Она спросила, не хочу ли я залезть на крышу.
Я и не знал, что это возможно. Я поднялся вслед за ней по запасной лестнице, и за аварийной дверью нас встретила ночная прохлада.
Дженни быстро пошла по гравию.
– Здорово, да?!
Я вздохнул с облегчением. Фонарь на двери освещал близлежащий участок крыши, а остальное тонуло в темноте, нависающей над городскими огнями. На Дженни были короткие шорты, она поспешно шагала прочь от света, и ее икры светились, как кегли для боулинга. Она направлялась туда, откуда открывался самый красивый вид: стоящие вдалеке небоскребы казались трехмерными, а районы между нами были, наоборот, совершенно плоскими, как равнина со светящейся землей. Я подумал, что небоскребы Талсы скромнее нью-йоркских, но вместе с тем они восхитительно выпуклы.
– Город такой красивый, – отметил я.
Но Дженни не слушала. Она искала что-то возле карниза.
– Черт.
Фонарь над дверью погас. Дженни встала и помахала бутылкой.
– На случай наступления темноты, – объявила она. Голос у нее стал хрипловатый. Думаю, она несколько смущалась, преподнося мне этот сюрприз в виде бутылки виски.
Вдруг из воздуховода у нас за спиной вырвалась струйка пара, пришлось посторониться. Я вернул Дженни бутылку, и она повела меня дальше вдоль выступа на крыше. Я шел след в след. Ее каштановых волос, затылка, пиджака с длинными рукавами в такой тьме совершенно не было видно, так что я шел за отблеском бутылки, болтавшейся возле ее голых ног.
– Виски – отлично, – прокомментировал я.
– Мы вчера его тут спрятали, – объяснила она. – Нам предстоит долгая дорога.
Я не знаю, кого она подразумевала под этим «мы» – всех оставшихся внизу ребят или уже образовалась группа избранных: Дженни и еще один-два человека, которые теперь всем заправляют? Я проторчал с ними в холле весь день и весь вечер. Я подготовился к отвержению – сам себя я считал блудным сыном, появившимся неожиданно, которому, возможно, никто не был рад. Я старался обращаться к друзьям Эдриен с полуулыбкой государственного деятеля. По возможности, здороваясь, я пожимал им руки. Но никто и не интересовался, кто я такой. Мир оказался менее связным, чем я его помнил. Многие из ребят не знали даже друг друга. Может быть, после того как Эдриен переехала в Лос-Анджелес, тусовка распалась. А я уже вообразил, какую речь буду произносить, представляясь. Но возможности для этого не подвернулось. Одна только Лидия признала, насколько внезапным был мой приезд.
– Лидия попросила меня сегодня посидеть с Родом, – сказал я, – у Эдриен. Так что через час мне надо будет вернуться туда.
– Круто, – ответила Дженни. Когда мы сюда поднимались, она стащила с какой-то кровати больничное одеяло и теперь разложила его на гравии на краю крыши, чтобы можно было сесть.
В тот вечер, когда мы с Дженни улизнули в бартлсвильский лес, чтобы перепихнуться, мы были такие смешные. Мы пошли через двор с огромными одеялами на голове, как будто маскируясь – хотя солнце стояло уже высоко. Мы как бы формально попытались сохранить инкогнито, делая вид, что собираемся совершить нечто недозволенное. Хотя я в тот момент думал вовсе не о том, что предаю Эдриен, а о том, что произведу на нее тем самым впечатление. Она меня этому научила. Я не знаю, понимали ли это собравшиеся в больнице ребята. Будь крут. Развлекайся. Думай головой. У человека есть моральное обязательство делать то, что хочется. И не растрачиваться на нежности этикета.
Я отхлебнул виски и передал бутылку Дженни. Когда она глотала, я различил контур ее горла. Она вытерла губы.
– И как Нью-Йорк? – спросила она. – Вот о чем нам следовало бы поговорить.
– Ну. Отличный город. Но денег нужно много.
– Эдриен точно так же говорит о Лос-Анджелесе, вот так, огульно: Лос-Анджелес отстой.
Мне эта тема не понравилась.
– А ты могла бы вот так просто переехать?
– Вообще-то после колледжа я собираюсь в Нью-Йорк.
Дженни в Нью-Йорке я легко мог представить. Иногда мы с друзьями приходили на какую-нибудь тусовку, и я не особо знал, кто и как нас туда пригласил, но мы входили и заявляли о своих правах, доставали из холодильника пиво. На этих вечеринках в квартирах, увешанных постерами, которые мы видели уже не первый раз, где мы совершенно никого не знали, девчонки были разряжены, а их парни недовольны – словно хотели выгнать нас не то что из своих квартир, но и из самого Нью-Йорка. Было до боли очевидно, что мы, подростки Нью-Йорка, снимаем комнаты во множестве параллельных вселенных. Мы ходили по вечеринкам и пытались увести друг у друга девчонок. Когда получалось, все было легко. Но если какая-нибудь миленькая девушка вдруг колебалась, ты начинал ее жалеть, потому что в такие моменты становилось видно, откуда она и куда пытается попасть.
Она отыскала это винтажное платье, набила книжный шкаф доверху. И встречалась, наверное, с очень хорошими мальчиками. В какой-то мере ее жизнь была мечтой. И именно в этой же мере я пожелал ей всего самого лучшего и вернулся домой, жалея ее, себя и всех детей этого города.
– Тебе стоит поехать в Нью-Йорк, – сказал я Дженни.
Она закурила.
– Значит, в Нью-Йорк, не в Лос-Анджелес?
– Помнишь, как Эдриен отрезала хвост? – Ближе к концу того лета она сделала это прямо во время выступления на сцене. Эдриен принялась размахивать им, и он распался над нашими головами, как пачка спагетти. Перед концертом она залила хвост лаком, так что волосы стали очень жесткими.