Картежник и бретер, игрок и дуэлянт. Утоли моя печали
Шрифт:
– А где же номера?
– Полный комплект номеров, от единицы до двадцати семи, уже лежит возле вашего прибора в столовой.
Затем дамы в масках удалились, возникло некое оживление, забегали официанты, разнося напитки.
– Пойдемте в курительную, – сказал генерал Олексин, вставая. – С чего это вы впали в задумчивость, Викентий Корнелиевич?
– Признайтесь, номер «двадцать семь» в костюме горничной – ваша сестра?
– Понятия не имею, – проворчал Федор Иванович. – Но свой жетон опущу за нее, потому что обожаю дерзость. Если, конечно, она демонстрируется не в моем доме.
Наденька к ужину не вышла, но получила первый приз в субботу на торжественном обеде. Где-то между жареными цыплятами и шампанским «Редерер».
Глава
Наденька торжествовала, еще раз самоутвердившись в собственных глазах. Наденька торжествовала, Феничка радовалась, от веселого смеха и радостных воспоминаний звенел весь второй этаж. Доносилось и до первого, и Варвара решила направить восторг победительницы в разумное русло. Однако развивать свой первый светский успех младшая сестра отказалась наотрез:
– Прости, Варенька, понимаю твою озабоченность, но строить свое будущее я попытаюсь сама.
– Надя, это твой круг, в который ты практически уже сделала первый и весьма удачный шаг. Круг воспитанных, образованных, в конце концов, состоятельных людей…
– Я очень хочу стать состоятельной. Но для меня состоятельной является только состоявшаяся личность, а не чужое богатство, доставшееся по наследству. Вот дядя Роман – человек состоятельный, даже если из него вычесть все миллионы.
Вся писательская деятельность была забыта и заброшена. Чем Надя занималась, никто из домашних толком не знал, а ее наперсница-горничная помалкивала, делая круглые глаза.
– Не понимаю, что с ней происходит, – сердилась Варя.
– Дай девчонке перебеситься, – грубовато советовал Роман Трифонович. – Перебесится, и все вернется на круги своя.
Однако все обернулось совсем другими кругами. Как только спали морозы, Наденька неожиданно зачастила на улицу вместе с верной Феничкой, щедро одаренной Хомяковым за отважную роль подсадной утки на маскараде.
С первым весенним солнцем Москва бурно воспряла от затяжной зимней спячки. Перекрашивали фасады зданий на тех улицах, по которым, согласно высочайшему Рескрипту, должен был проследовать государь. Сооружали триумфальные арки и обелиски, полные русской исторической символики. Провели электрическое освещение по всей Тверской от Брестского вокзала, который москвичи упорно называли Смоленским, до Красной площади. Повсюду развешивали яркие панно и транспаранты, заколачивали, приколачивали и переколачивали заново, и перестук топоров не умолкал уже ни днем ни ночью.
В традиционно неспешной, почти сонной первопрестольной разом вскипела невиданно активная деятельность. И Наденька не могла, просто не имела права не увидеть внезапного и очень азартного взрыва искреннего энтузиазма москвичей.
«Третьего апреля состоялось торжественное перевезение Императорских регалий из Зимнего Дворца в Москву в Оружейную палату перед священным коронованием Их Императорских Величеств.
По высочайше утвержденному церемониалу в Зимнем Дворце в третьем часу дня собрались высшие чины Двора и сановники, назначенные для принятия и перевезения Императорских регалий. В Бриллиантовой комнате Дворца регалии были выданы сановникам министром Императорского Двора графом Воронцовым-Дашковым и чинами главного дворцового управления и Кабинета Его Величества. Блестящий кортеж двинулся из Бриллиантовой комнаты через дворцовые залы на посольский подъезд.
При выходе кортежа на посольский подъезд караул главной гауптвахты встал под ружье и отдал честь. У подъезда находились придворные парадные кареты, запряженные цугом в четыре лошади каждая.
Парадный кортеж выехал из дворцовых ворот в предшествии трубачей эскадрона Кавалергардского Ея Величества Государыни Императрицы Марии Феодоровны полка. За ними следовали два ряда кавалергардов, конюшенный офицер и три конюха верхом. Далее: две четырехместные кареты, запряженные четверкою лошадей
В три часа тридцать минут дня парадный кортеж вступил в ворота Николаевского вокзала. Войска взяли на караул. Регалии были внесены в Императорские покои и затем были уложены в особые ящики командированными от Кабинета Его Величества чинами. В семь часов тридцать минут вечера особым экстренным поездом регалии были отправлены в Москву в сопровождении генерал-адъютанта Гершельмана».
– УФФ!
Этот газетный отчет прочитал вслух Варваре, Роману Трифоновичу и забежавшему выкурить сигару да перевести дух Федору Ивановичу капитан Николай Олексин.
– Представляю это волнующее зрелище, – задумчиво улыбнулась Варя. – С детства любила парады.
– Высокоторжественный акт, – строго поднял палец генерал. – Мы еще раз поразим мир мощью и блеском России.
– Красивая обертка совсем не означает, что внутри непременно должно находиться нечто высококачественное, – усмехнулся Хомяков. – У каждого века свой блеск и своя мощь. И мне думается, что в грядущем двадцатом столетии блеск и мощь России будут измеряться совершенно иными качествами.
– Как всегда, уповаешь на революцию?
– Уповаю единственно на разум человеческий, Федор Иванович. То, что с таким восторгом живописует газета, есть всего-навсего последние судороги давно состарившегося русского самодержавия. Ты можешь себе представить нечто подобное, скажем, в Америке? Нет, разумеется, потому что Америке повезло обойтись без средневековья. И она войдет в век двадцатый без ржавых кандалов прошлого и побежит, побежит!.. А мы поплетемся за нею. С форейторами, берейторами и кирасами с белыми орлами.
– У России – свой путь, – строго сказал Олексин. – Свой, Роман Трифонович, особый и осиянный.
– Опять сказка про белого бычка на осиянном лугу, – вздохнул Хомяков. – Бог с тобой, генерал, ты же не на сборище записных патриотов. Это тропинки бывают особыми, а магистральное направление прогресса – одно для всех народов.
– Но национальные традиции, Роман, – сказал Николай. – Народ без исторических традиций превращается в толпу ванек, не помнящих родства своего.
– А что считать традициями, капитан? Форму или содержание? Форму проще и нагляднее: понимания не требует. Гавриил, светлая ему память, пустил себе пулю в сердце, потому что не мог ни понять, ни тем более простить государя Александра Второго, предавшего, с его точки зрения, болгарский народ. Это – традиция чести. Содержания, а не формы. Любимый порученец Михаила Дмитриевича Скобелева – перед тобою сидящий Федор – чуть мне физиономию не расквасил за то, что мои компаньоны, в аду бы они сгорели, моим именем скобелевских солдат червивой мукой кормили, пока я в отъезде был, и для него это оказалось вопросом чести. «Солдатский рацион есть честь всей России!» – так он мне тогда заявил и был абсолютно прав. Забота о подданных своих есть великая честь и великая традиция, а не парады с иллюминацией.