Картина без Иосифа

Джордж Элизабет

Впрочем, она уже привыкла чувствовать себя виноватой. Потому что продолжала грешить. Пыталась убедить себя, что не грешит. И когда мать упрекала ее, говорила: Ник любит меня, мамочка, даже если ты не любишь. Видишь, как он любит меня? Видишь? Видишь?

В ответ мать никогда не взывала к ее совести, типа погляди-на-все-что-я-для-тебя-сделала-Маргарет, как это делала мать Пам Райе. Она никогда не высказывала ей своего разочарования, как мать Джози. И все же до этого самого дня Мэгги чувствовала свою вину перед матерью. Она разочаровала

маму, вызвала мамин гнев; она добавляла мучений к маминой боли. Это было написано на материнском лице.

Вот почему Мэгги поняла прошлой ночью, что в войне с матерью шла на стороне Мэгги. Она могла наказывать, ранить, предостерегать, мстить… перечень растягивался на целую вечность. Ей хотелось торжествовать от сознания того, что она вырвала штурвал корабля своей жизни из контролирующих материнских рук. Но это не давало ей покоя. И когда прошлой ночью она поздно вернулась домой, вся в засосах после свидания с Ником, радость мгновенно погасла при виде маминого лица. Мама не произнесла ни слова упрека. Просто подошла к двери темной гостиной и смотрела на нее оттуда. В этот момент она выглядела столетней старухой.

— Мама? — сказала Мэгги.

Мать взяла Мэгги за подбородок, посмотрела на синяки, отпустила ее и стала подниматься по лестнице. Вскоре негромко щелкнула дверь. Это было хуже пощечины, которую Мэгги заслужила.

Она была скверной. И знала это. Даже когда ощущала тепло и близость Ника, когда он ласкал ее, целовал, когда прижимал Это к ней, обнимал, повторял Мэгги, Мэг, Мэг. Она была черная, она была скверная. Давно привыкла к упрекам. Смирилась с ними. Вот только не ожидала, что ее заставят почувствовать стыд, рассказывая о мистере Сейдже, об их дружбе.

Каждый вопрос обжигал как крапива. Только не кожу, а душу. Эти вопросы все еще звучали в ее ушах, от них становилось сухо во рту, начинался зуд во всем теле. Мистер Сейдж говорил — ты хорошая девочка, Мэгги, всегда помни об этом. Он говорил — мы теряемся, сбиваемся с пути, но мы всегда можем найти дорогу к Господу через наши молитвы. Господь слышит нас, говорил он, Господь прощает все, Мэгги, что бы мы ни делали.

Он был само утешение, мистер Сейдж. Он все понимал. Он был воплощением доброты и любви.

Мэгги никогда не предавала теплоту тех минут, которые они проводили вместе. Считала их драгоценными. И вот теперь лондонский детектив подозревает, что все самое дорогое в ее дружбе с викарием привело к его смерти.

Это было самое страшное, что могло произойти в ее жизни. Она виновата. И если это так, тогда мама все время знала, что делает, когда угощала викария в тот вечер обедом

Нет, подумала Мэгги. Мама не знала, что кормит его цикутой. Она никогда никому не причинила вреда. Делала только добро. Готовила мази и примочки. Целебные настои и отвары. Всевозможные мази и примочки.

Ее размышления прервали перешептывания одноклассников:

— Она отравила викария…

— …все-таки не удалось ей…

— …полиция

приехала из Лондона…

— …поклоняются сатане, я слыхала и…

Мэгги вернулась к действительности. Дюжины глаз были устремлены на нее. Лица горели от возбуждения. Она прижала к груди рюкзак с книжками и поискала глазами друзей. Ее голова сделалась невесомой и, казалось, отделилась от тела. Ей стоило огромных усилий спросить:

— Не видели Ника? А Джози? — Губы у нее пересохли.

Девочка с лисьей мордочкой и большим прыщом на носу ответила за всех:

— Они не желают с тобой дружить, Мэгги. Зачем им рисковать?

Лица, казалось, придвинулись ближе к Мэгги.

Она крепче сжала рюкзак. Острый угол учебника впился в ее ладонь. Она знала, что они дразнятся, — и гордо выпрямилась.

— Ладно, — сказала она с улыбкой. — Хватит. Где Джози? Где Ник?

— Уже уехали, — ответила лисья мордочка.

— Но автобус… — Он стоял где обычно, дожидаясь отправления, всего в нескольких ярдах, возле ворот. В окнах виднелись лица, но Мэгги не могла различить своих друзей.

— У них свои дела. Они договорились во время ленча. Когда узнали.

— Что узнали?

— Кто с тобой говорил.

— Никто со мной не говорил.

— Неужели? Врать ты умеешь, не хуже твоей матери.

Мэгги проглотила обиду. Она направилась было к автобусу, группа пропустила ее, и тут же сомкнулась.

— Они уехали на машине, разве ты не знала?

— Ник и Джози?

— И та девчонка, что за ним бегает, ты знаешь, о ком я говорю.

Дразнят. Они дразнят. Мэгги ускорила шаг. Но школьный автобус словно убегал от нее, скрываясь за завесой света.

— Теперь он не будет с ней гулять.

— Конечно, не будет, если у него есть мозги.

— Точно. А то ее мать пригласит его на ужин. Его и остальных друзей, которые ей не понравятся.

— Как в сказке. Скушай яблочко, дочка. Я помогу тебе заснуть.

Смех.

— Только скоро ты не проснешься.

Смех. Смех. Автобус стоял слишком далеко.

— Вот, покушай. Специально для тебя приготовила.

— Ну, не стесняйся. Хочешь добавки? Ты, я вижу, просто умираешь от желания съесть еще.

Автобус мерцал, уменьшался, стал величиной с ботинок Воздух сомкнулся и проглотил его. Остались лишь кованые железные ворота школы.

— По моему рецепту. Пирожок с пастернаком. Говорят, умереть можно, такой вкусный.

За воротами начиналась улица…

— Меня зовут Фреди Крюгер, только пусть это не испортит твой аппетит.

…и избавление. Мэгги побежала.

Она мчалась к центру города, когда услыхала, как он ее окликает. Она не остановилась, побежала по главной улице, пересекла ее, направляясь к автостоянке у подножия холма. Она не знала, что будет делать. Главное — убежать подальше.