Картина Сархана
Шрифт:
– Это не связано со свободой, – отмахнулся он. – Свобода не имеет ничего общего с этим. Хотя я не так уж много о ней знаю. Пожалуй, я могу ее почувствовать только тогда, когда пишу. Это случается нечасто, но… Представьте точку, в которой вы абсолютно потенциальны. Вы не ограничены ничем, хотя в то же время вы как бы находитесь в определенных рамках. Вот и парадокс. – Он развел руками и смешно выпятил губы.
– Не
– Потому что вы пытаетесь понять. Мы вообще слишком много отдаем мозгам. Иногда надо чувствовать. Знаете, в какой-то момент в кино, а потом и в литературе все стали все объяснять. И если раньше был Супермен, который просто умеет летать, то теперь мы знаем все подробности этого феномена, аэродинамические свойства Супермена и прочую ерунду. И что?
– Что?
– И все! Это жвачка для мозга, а не тренажер для воображения. Понимаете, мы стали прилагать мозги там, где надо чувствовать. Я в целом понимаю, как это произошло. Допустим, триста лет назад художник рисовал картину. Картине достаточно было быть красивой. Потому что современники картин-то особо и не видели. Я не про элиту, конечно, постоянно окруженную предметами искусства и роскоши. Я про людей попроще. Эти люди испытывали какие-то чувства, глядя на картину. Не анализировали, пытаясь объяснить себе, почему она хорошая или плохая. Она просто нравилась человеку или нет, она вызывала у него какие-то переживания. И вот наше время. Любое произведение искусства прямо в моем кармане. Любая музыка, живопись, литература. Что угодно! И все. Механизм сравнения и оценки запущен. Теперь картина не может тебе нравиться или не нравиться! Она хорошая потому, что… И это «что» всегда совпадает с терминами и оборотами, почерпнутыми из каких-нибудь статей. Потому что техника у художника уникальная, небанальный сюжет или еще какая хреновина. Все, главного ключа нет – чувств нет! Есть просто анализ. А художник рисовал ее не ради того, чтобы ты ее проанализировал, это он и сам умеет. А чтобы ты почувствовал то, что чувствовал он. Он хотел поделиться тем, что пережил! Как часто, читая книгу, вы пытаетесь не анализировать ее, а подобрать ключ через чувства?
– Не часто, – сдержанно ответила Лиза.
– Попробуйте как-нибудь. И удивитесь. Вы читаете смешную сцену, все смеются! Главный герой остроумно шутит. А чувствуете вы на самом деле боль. И вот возьмитесь за эту боль и посмотрите через нее на ту же сцену. Вы вдруг уловите удивительные детали. Те же слова, что были смешными, нейтральными, окажутся вдруг страшными. Смеющиеся лица станут неестественными, перекошенными! Вот где суть! Текст – это всего лишь средство. В нем нет ничего. Его содержимое раскрывается только внутри читателя. А люди смотрят на буквы, складывают из них слова и думают, что на этом все.
Парсли снова налил себе вина. Лиза продолжала наблюдать за этим театром одного актера. С одной стороны, это интересно, с другой – кому не плевать? Парсли, ты заплатил огромные деньги за то, чтобы выступить перед одним зрителем? Да еще и перед таким.
– Впрочем, есть парадокс, – продолжал он. – Художники и писатели, а может быть, еще и танцоры раньше других уловили, что произошло. Поняли, что читатели и зрители перестали пускать их дальше мозга. У людей образовался барьер, не пропускающий ничего внутрь. Я думаю, если честно, что он был всегда, но не всегда был таким прочным. Люди всех времен считали, что лучше не чувствовать ничего, чем чувствовать и хорошее и плохое.
Лиза отметила, что единую линию повествования он уже не выдерживает.
– Так вот барьер. Возникла необходимость его пробивать, понимаете? Чтобы заставить человека что-то почувствовать, надо пробиться через мозги. Кстати, забавный момент. Человек платит деньги, придя, допустим, в кино, чтобы что-то почувствовать. А потом всеми силами этому сопротивляется с помощью своего мозга. Так вот, чтобы заставить человека получить то, за что он заплатил, приходится барьер ломать. Так появилось современное искусство. Не все оно служит этой цели, кто-то просто бабло рубит, но я сейчас не о таких, я о настоящих творцах. Так вот. Чтобы пробить барьер, пришлось облекать чувства в такую форму, которая не позволит мозгу ее анализировать. Человек смотрит на кляксу на холсте и ничего понять не может! Потому что понимать нечего. И тут есть шанс, что он хотя бы с фрустрацией столкнется. Напомню, он за это деньги заплатил! – Парсли вдруг отвлекся от бокала, который пристально разглядывал последние пять минут, и посмотрел на Лизу. – А Сархан… Ну он либо вышел на новый уровень творчества, либо просто больной.
Конец ознакомительного фрагмента.