Картонная пуля
Шрифт:
— Можно, конечно. Но представь, только представь, что она играет против тебя… У нее-то найдутся оправдания, зато ты своими подозрениями заставишь ее стать еще более осторожной.
В полном обалдении я воззрился на Катю. Не прошло и пяти минут, как она вполне свыклась с идеей ограбления, освоилась и даже начинает давать советы. Я почувствовал слабенький укол ревности — столько лет я высиживаю идею, а молодые стриптизерши запросто раздают советы. Я спросил:
— Он вообще-то какое впечатление производит, этот завскладом?
— У него на морде написано. Неудачливый рецидивист. Алкоголик.
— И все?
— А что еще?
— Кто-нибудь
— Наверное, начальство знает. Директриса. Только я не знаю, насколько удобно к ним обращаться. Надо же как-то объяснить…
— И больше никто? Он, что ли, не дружил ни с кем?
— Я ж говорю, работал недолго… Вообще-то есть у него один дружбан…
21
Дружбан носил гордое имя Володя, и у него во рту не хватало тридцати зубов. Когда-то он работал кузнецом на заводе. Это он сам про себя сказал. Я сначала не поверил. Кузнецов с такой впалой грудью не бывает. Уж я-то знаю, сам Кузнецов. А потом сообразил: он же не лошадей подковывал, удерживая одной рукой лошадиную ногу, а другой — пудовый молоток. На заводе поди на кнопки нажимал, а молот был паровой, или какие они там бывают… Из всего разнообразия одежды кузнец предпочитал необыкновенно засаленную майку, серую хлопчатобумажную спецовку, которых даже в такой угрюмой стране, как Россия, не шьют уже лет десять, и стоптанные плетенки на босу ногу. Он обитал в подвале кафе «Лебедь» в фанерной каморке, оклеенной дореволюционными выпусками газеты «Советская Сибирь». Пожелтевшие от старости дебильные лица передовиков промышленного труда и знатных хлеборобов вполне гармонировали с серой беззубой личностью хозяина.
Зимой и летом, днем, а при необходимости и ночью, Володя разгружал машины с продуктами и напитками, подметал мусор, сгребал снег, чистил канализацию, кстати, не прячась за резиновые перчатки, а, как известно, канализация в общепите может засоряться хоть каждый день, и имел за это бесплатные кухонные объедки, а так же весь комплекс жилищно-коммунальных услуг в виде вышеупомянутой конуры. К тому же кофейная администрация пока что сквозь пальцы смотрела на… Ясное дело, как всякий бомж, Володя ненавидел трезвость.
Бутылка водки из моего кармана сдружила нас лучше всякой соли. Чтобы не вызвать подозрений, я избегал задавать прямые вопросы, может быть, поэтому мало что выяснил. Да и Володя, скорее всего, вовсе не был тайным поверенным в делах Валерия Клепикова. Ну, выпивали вместе, пока тот работал завскладом, и потом Клепиков еще несколько раз заходил, обычно подвыпивший, с «пузырем» и обычно ночью — чтобы лишний раз не «светиться» перед начальством, потому что выгнали-то со скандалом…
Клепиков вообще оказался не самым уживчивым человеком на земле. До «Лебедя» работал в… «Коале», экспедитором что ли, но тоже недолго, и опять же уволили без благодарственной записи в трудовой книжке…
Сидел. Может, не раз. Но по какой статье — черт его знает. Вряд ли «по мокрухе».
Женат. Однако жену Володя ни разу не видел и никаких подробностей на сей счет не знает.
Есть сын. В данный момент, продолжая семейную традицию, отдыхает на нарах. «Уж не тот ли самый, — вспомнил я, — который мечтает о карьере прапорщика в непобедимой Российской армии?»
…Но не мог же я одним Клепиковым интересоваться, для пущей конспирации следовало разнообразить темы, и я, конечно, не удержался, чтобы не затронуть еще один аспект местного быта:
— А вот девки, которые голыми на сцене пляшут, как они? Блядуют?
— О! — с готовностью замахал руками опьяневший разнорабочий общепита. — Еще как! Я тут такого насмотрелся…
Я не стал дальше уточнять. Зачем вообще спросил? Что хотел услышать? Что они здесь, как снежные королевы? Что у них монастырь, а не варьете? Дурак, только настроение себе испортил. Хотя что он может знать? И что такого особенного видел?
…Между делом, под предлогом сходить в туалет я обследовал подвал. Дом возвели еще при Сталине… Что-что, а в суровые предвоенные и послевоенные времена подвалы любили и умели строить. Мрачный и солидный, теряясь концом во мраке, он тянулся метров на сто и имел географию, в которой с ходу не разобрался бы сам Крузенштерн — отростки, аппендиксы, рукава, заставленные огромными проржавевшими весами, отсыревшими деревянными поддонами, бочками из-под квашеной капусты, сорокалитровыми алюминиевыми бидонами, покрытые толстым слоем ржавого растительного масла.
Прошло не меньше четверти часа, пока в темноте, пропахшей солеными огурцами, не обнаружилась железная, вросшая в стену дверь, судя по отдельным признакам, противоположной стороной как раз выходившая в комнату отдыха охранников «Коалы». На замочную скважину годы наложили лепешку липкой бурой грязи… Я поскреб ногтем, и она легко отвалилась. Если бы в подвале было чуть посветлей и под рукой оказалась лупа, я наверняка обнаружил бы вокруг замка тонкие царапины, следы тайных усилий жуликоватого Клепикова… Нашлепку я приклеил обратно.
Познавательное застолье с кузнецом оборвала приземистая усатая тетка в замызганном белом халате, незнакомая с культурным обхождением. Сорок минут назад в кухонном коридорчике неподалеку от лестницы в подвал, по-кавалерийски оседлав перевернутую табуретку, она чистила морковку. Я разыскивал Володю, и именно женщина-буденовец указала дорогу вниз, проводив мою личность таким же неприязненным взглядом, каким чистоплотные домашние хозяйки смотрят на грязные следы, оставленные в прихожей башмаками слесаря.
— Вовка! — закричала она, заглядывая в каморку. — Мусорка приехала! Я за тебя грузить не буду!
Кузнец покорно засобирался, благо и водка кончилась. Я сам-то выпил полглотка, но, чтобы на общем фоне не выделяться трезвым видом, счел за лучшее придать членам расслабленный вид и состроить дебильную физиономию. Усатая подсобница, чувствуется, сама не дура выпить, с одного взгляда поняла, что опоздала, и тогда, приняв вид строгий и начальствующий, и меня погнала вон, костеря грубыми словами всех нетрудолюбивых алкашей…
22
Как я уже упоминал, главные, украшенные натуральными гусиными перьями окна кафе «Лебедь» выходят на улицу Орджоникидзе, трамвайную линию и довольно запущенный парк, разбитый на задворках Оперного театра. Соответственно подсобные помещения первого этажа, как в зеркало, смотрятся во двор — на детскую песочницу без песка, погнутый турник, пять чахлых тонконогих березок и пять мусорных контейнеров, вокруг которых состоятельные граждане выставляют импортные автомобили. Машины пропитываются запахом разлагающегося мусора, но другой стоянки поблизости нет. Тот же несимпатичный вид можно наблюдать из четырех давно не мытых окон АОЗТ «Коала», соседствующего с общепитом.